Подняв голову к небесам – стремительно темнеющим с момента, как солнце соскользнуло за край земли – граф устремил в проступающие звезды взгляд, прежде чем поднести к голове шлем и опустить его поверх капюшона. Он с трудом был бы узнан даже близким другом в этой сумеречной темноте, поскольку лицо его стало черно как измазанное в саже, лишь белки глаз ярко выделялись меж век. Деготь не только улучшал маскировку в объятьях ночи, но к прочей прелести сбивал любой аромат, позволяющий отличить человека или коня, к его же запаху нос де Мортена давно привык. Черные волосы – прилизанные к голове все тем же дегтем – тускло блестели, когда свет попадал на них, но вскоре надежно скрылись под плотной ткани капюшоном, на который – как нехотя – граф меланхолично водрузил, медленно подняв в обеих руках, черного металла шлем, выкованный так, что лобовая часть расходилась в подобие изогнутых козлиных рогов над головной частью, а забрало и прорези глазниц складывались в гротескую морду неведомого чудовища.  Легкий доспех на нем скрывался от посторонних глаз во всех прочих своих частях, кроме еще перчаток – тонкая работа мортенширского кузнеца, создавшего шедевр по воле господина. Как драконья чешуя, плотно пластины прилегали друг на друга, изогнутые, закрепленные на кольчужные звенья поверх кожаной основы. И многократные сочленения над пальцами обеспечивали этому подобию лапы монстра из легенд удивительную – на зависть – гибкость. По внутренней же стороне была хорошей выделки кожа, благодаря чему рука в тех перчатках не лишалась чувствительности и легкости хвата. Система ремней разной ширины держала все одеяние графа, плотно облегающие ногу штаны не создавали неудобство от долгого пребывания в седле, а высокие сапоги защищали от грязи, что летела с земли.  лишь черный широкий  плащ поверх состоял отдельно от слаженного костюма, закрепленный лишь крест накрест через грудь по подмышкам брошенными ремнями. Конь его был защищен лишь небольшим нагрудником, прочая сбруя не отличалась излишне от мирного времени.
Балерион остался в основном лагере – дожидаться хозяина  из его разведывательной вылазки – и потому граф возвышался над миром со спины более легкого и быстроходного коня – превосходной в своем роде кобылы вороной без единого белого пятнышка масти по кличке Оул. Это было бесстрашное животное, яростное и свирепое как в бою так и в скачке, демонически прекрасное на фоне дикого пламени пожара, охватывающего деревню. Она  - а не Балерион – стала неотделимой частью образа того самого Черного Дьявола, которого уже успели устрашиться слухами вперед его продвижения по вражеским землям.
Страх – важное оружие в умелых руках и де Мортен еще с северных походов усвоил, как легко его посеять среди суеверных и глупых крестьян. На Балерионе он выступал в походы днем, когда армии выстраивались для сражения друг напротив друга, и верный конь ни разу не оплошал. Но Оул стала его спутницей ночи, творцом хаоса и безумия. Её легкий шаг проносил де Мортена и полем, и лесной тропой, и единым во мраке призраком вылетали они прямо в деревушки, что стояли на их дороге. Рогатый шлем с пустыми прорезями, в которых царил лишь мрак, лапы с огромными когтями, покрытые рептильей чешуей, адское пламя в руках и конь - сущее порождение Ада, несущийся прямо сквозь огонь по падающим в пламени доскам, вот каким видели в этих слухах демона, пришедшего из самой Преисподней. Умелые языки быстро извернули этот слух, переиначив – демон пришел из Преисподней, чтобы забрать должок герцога Найтона, который в непомерных амбициях и алчности ублюдка прежде нарушил заповеди Господни и заключил договор с самим Сатаной, а как пришла пора платить долги – решил укрыться, навлекая беду на всех подданных. Де Мортен с великой охотой усиливал эти сплетни, бесчинствуя в этих ночных вылазках со своей немногочисленной – но доверенной – свитой из подобных ему же черных всадников, ибо какой же демон приходит ради такого важного дела на землю один? Они влетали в селения, когда наступала полночь, и луна скрывалась за облаками, неуловимые, стремительные, несущие с собой ужас, панику и смерть. И не трогали лишь стариков и детей, не тешились торжеством насилием над женщинами, не забавлялись пытками мужчин – как огненный вихрь проходили, оставляя за собой лишь пепелище и залитые кровью улочки. Да частокол трупов.
Сегодня – неподалеку от основного лагеря сил – их миссия была менее разрушительна, полагая под собой лишь выездную разведку в сторону врага, который предполагалось базировался в опасной близости. Простая задача – требовалось лишь подобраться к лагерю, оценить расстановку сил, вернуться и доложить, без лишнего геройства. Поправив на голове шлем, де Мортен повернулся, осмотрев готовность трех своих спутников, одетых так же как и он и так же искупавшихся прежде в дегте и смазавших им и своих скакунов. Приняв кивками их готовность, граф собрал с луки седла вольно лежавшие поводья, одним этим сообщая Оул о том, что пора переходить в движение, и кобыла немедленно тронулась вперед, привычно следуя к выезду с территории их лагеря. Оборонительный щиток был возвращен на место на дороге, едва всадники выехали, направляясь по уходящей в лес тропе, чтобы стороной обойти опасно открытую для глаз долину, раскинувшуюся дальше за холмом. Кони шли рысцой, не рискуя подниматься в галоп из-за недавно прошедшего дождя, сделавшего многие тропы грязевыми ловушками, но которых легко поскользнуться.
Они уже проскочили хребет холма, удаляясь все дальше, когда откуда то со стороны правого плеча послышался далекий звук, похожий на лязг. Граф вскинул руку, осаживая кобылу, подавая знак прислушаться – и не обманул слух, лязг в самом деле был. Означать он мог и то, что противник под покровом ночи решил не мешкать и напасть на лагерь, а потому требовалось проверить. Всадники вслед за командиром повернули, съезжая с тропы в лесную чащу, переходя с рыси на шаг, чтобы не налететь на ветви. Но от долины их отделяло всего несколько метров плотно растущих лесных деревьев, прежде чем показалась опушка, открывающая вид на скрывшуюся под туманом долину.