Да, баба на корабле не к добру. А если их целый косяк, да каждая из рыбок – неутомимая жрица любви и кошелька, то тут к ведьме не ходи – быть беде. Тем более на столь длинном переходе. И дело не только в гневе Мариса за неуважение к приметам. Не без этого, конечно же, но, пока, не об этом. Дело, разумеется, в восьми десятках членов так и выпрыгивающих из портков при первом удобном случае. И без случая. Да что там, даже в самых неподходящих ситуациях. Поочередно, одновременно, с договором и без него, не смотря на любые запреты, и наказания. Не смотря на не смолкающую боцманскую плеть, честно отплясавшую, казалось, на каждом кто имеет спину, еще в первую неделю плаванья. Лишение доли рома, запрет на курение, и примус старых морских волков к самой грязной и унизительной работе не срабатывали и подавно. Не смотря на взвинченную до предела страпомшу, (а она страшна даже в хорошем расположении духа, а расположение это кончилось едва «Аделаида» вышла в открытое море). Команда, казалось, даже не пыталась скрыть повальное нарушение дисциплины. И чем строже наказывалось, чем сильнее запрещалось, тем нахальнее, наглее и недисциплинированнее становилась команда. Двадцать плетей, или двадцать пять, хоть пол сотни – велика ли разница, раз все равно получишь?! А как не соблазниться и не присунуть, когда вот она, вот прямо здесь, на корабле, вся такая округлая, теплая и безотказная, со всеми своими изгибами и волосами. Ты ведь маленько, совсем чуть-чуть, и только когда есть возможность. А когда возможности нет, то она все равно найдется, ты ведь действительно маленько. И никогда не в ущерб обязанностям, конечно же. И только высшее командование слишком хорошо понимает, что где все «по маленько» и «я же без нарушения распорядка» то дисциплина скатывается с борта вместе с водой, которой моют палубы. А без дисциплины судно не ходит. Если речь не о дружном походе на корм рыбам. Таким темпом не то что до Новых земель, мы вообще никуда... так и без команды остаться не долго. – думал Ди Сота глядя на болтающееся на рее тело боцмана. Человек призванный держать дисциплину, нарушил ее самым вопиющим способом. Насильников Диего не терпел. Даже захваченные пленницы на «Аделаиде» имели право на самоубийство, если совсем не желали ложится под кого-то из пиратов, а изнасиловать свободную Тильскую шлюху – это вообще ни в какие ворота. Крепкий оказался сукин сын: дважды прочесав собою киль, он еще дышал, одевая пеньковый галстук. Где-то как-то что-то пошло не так.
«Аделаида» - всегда была сообществом свободных!» - так капитан начал поминальную речь по насильнику. Ведь он был одним членов экипажа, покойный бок о бок со всеми прошел не один рейс, не один шторм, да что там, он прошел войну под кошачьим оскалом, так что даже повиснув на рее, боцман заслуживает прощального слова. А для Диего это лишь повод напомнить команде, что на этой палубе не бывает случайных людей. Что «Аделаида» всегда была, и будет оставаться вольницей, товариществом, и единим организмом. И что для этого организма важен каждый. Все вместе, каждый из стоящих здесь и сейчас, это и есть сама «Аделаида». Напомнить о том, что каждый нарушивший порядок, подвергает опасности всех остальных. Напомнить, что каждое нарушение расшатывает и ослабевает корабль, а это может стоить не только жизни, но и разрушению самой «Аделаиды». Ведь она не просто очередной бриг, не просто конструкция из досок да парусины, а тонкая, саморегулирующаяся система, основанная на взаимном уважении, и общей ответственности друг за друга. Что каждый потерявший голову и оступившийся – огромная, невосполнимая потеря для команды. Но также урок и предостережение остальным. Нельзя допустить еще хоть одной смерти из-за парочки шлюх. Но не выбрасывать же девочек за борт, в самом деле. А потому, до конца похода каждая пассажирка будет считаться членом единой семьи объеденной красной звездой «Аделаиды». Они будут организовано и старательно исполнять свои обязанности, за что получат честную плату, внесенную в расходы на корабль. Так никому не доведется просадить еще не заработанную долю, а сами девочки не только получат причитающееся, но и попадут под протекторат каждого, ибо никто не посмеет обидеть члена экипажа.
И это сработало. Команда услышала капитана, и приняла условия сделки. Добрым словом и повешеньем можно добиться куда большего., чем просто повешеньем. Девочки стали оказывать услуги в строго отведенное время каждому из нуждающихся, к тому же попали под личный протекторат Ягны, с которой связываться хотели еще меньше, чем скрасить одиночество боцмана на рее. Малейшее нарушение в сторону девочек каралось исключительно прогоном сквозь строй, а сам Ди Сота получил весьма процентную шлюшью благодарность. Как бонус, ночи в каюте стали куда теплее и приятней. Только вот Марис прощает ошибки куда менее охотно матросов. И зубы заговорить ему у Диего никогда не получалось.
Встречный шторм налетел быстрее, чем команда ставать на рифы дошла от носа до кормы. День обратился ночью. Черные низкие тучи коптились, клубились и толкались все норовя зацепиться брюхом за грот, да так и доехать зайцем до самых отдаленных тропических муссонов. Девки, забившись в самые темные трюмные щели блевали, плакали и проклинали все мыслимые и не мыслимые морские ветры. Забились, ну славно, под ногами путаться не будут. У команды и без них забот хватало. Не снятые вовремя бом-кливер и стаксель лопнули по всей длине, и их унесло в море. Мачты скрипели и выли, пытаясь выдержать беспощадные порывы. Паруса то провисали, то надувались, никак не желая понимать хаотичности маневров. И только между громовыми раскатами прогремело «задраить люки», и на верхней палубе осталась лишь горстка самых отчаянных морских псов капитан дал волю чувствам. Свирепый, неистовый хохот, словно чарку в лицо недругу был выплеснут в лицо буре. Хохот, блестел на ветру как сабля под солнцем, капитан отвоевывал свое право на плавучий бордель. Орленок не просто сражался, от мстил самому Марису за каждого бедолагу, смытого сегодня за борт. Каждый глоток соленый воды Ди Сота возвращал морю разбитым о бушприт валом. Шторм как искупление, как катарсис, в который раз проверял «Аделаиду» на прочность. И она выдержала. Этот шторм, как и великое множество предыдущих, стал последним лишь для некоторых. Что ж, Марис получил свою дань, а выжившие в награду за старания, пусть доберутся до своей цели. Ведь их там ждут.
Еще полторы недели изрядно потрёпанная «Ада» не то, что бы ковыляла, но прихрамывала, по пути к заветному окрику «земля!». Порто-нова засияла на горизонте самым приятным из всех возможных бельм. Команда куда бодрее засуетилась по палубе, как будто уже отсюда почуяв запах жарящегося на берегу мяса. Сам бриг словно взбодрился: толи ветер задул крепче, толи вскипел слишком долго томящийся в трюме ром, даруя какую-то неведомую доселе тягу. «Аделаида» вошла в порт неторопливо и вальяжно, что ж, не зря на флаге Ди Соты красовался кошачий череп. Что доброму коту три, хоть самых рогатых, человека. Кот сам себе хозяин. Существуют лишь те, к кому кот приходит за молочком. Хотя в данном случае, молочко кот привез с собой. И не только его. Стайка девиц, ставших почти полноценными членами экипажа, собрались и щебетали на носу, чувствуя завершение слишком долгого для них перехода. Ох, как же им не терпелось сойти на берег, и раствориться в свежих, оголодавших мужских объятьях. Девочки жужжали, приветливо махали руками, и соблазняли местных прямо с борта. Ни сигнал «Аврал!», ни отточенная до мелочей суета запущенная криком вахтенного «по местам! За швартовы становись!» их не спугнула. Они путались и мешались, что вызывало пусть раздраженную, но все же теплую улыбку. Команда предвкушала славную пирушку, и ничто не могло испортить боевой настрой. И капитан поддерживал всеобщее веселье: черт, этот переход точно не входил в список самых легких и приятных. Да, Диего совсем не мешало бы хорошенько расслабиться и спустить пар, но первым делом…
Ди споро раздавал указания, попутно делегировав полномочия квартирмейстеру и старпомше. Больно уж жег в кармане маленький сверток, переданный сюда самим Хранителем. Ради него, этого сверточка, все и затевалось, он – основная посылка. Остальное – вторично: и ром, и опиум, и шлюхи.
- эй, а где, собственно, Морган?! – никому конкретно, но ко всем сразу разулыбался Орленок, оглядывая зорким глазом порт со всеми его обитателями – или славный адмирал не рад старым товарищам?! Я тут речь готовил, как замечательно вы тут обжились, а ее слушать некому. Эх!
