«Мне не нужны верующие выходного дня.
Я хочу истории великой любви.»

Не довольствующийся малым - таким словосочетанием можно описать Папу Франциска II. Максималист по натуре, Онфруа с самого детства желал взять от жизни и своего положения всё, что ему было приписано возможностями. Родился Онфруа после череды неудачных беременностей своей матери. На тот момент в семье барона уже рос наследник - крепкий мальчишка семи лет Паскаль. В отличие от младшего брата, Паскаль не был особо обременён идеями о будущем - ему было достаточно знать, что когда-то все угодья отца достанутся ему в наследство. За такую пассивность в распоряжении собственной судьбой Онфруа не уважал брата, тот же в ответ недолюбливал и его. Прямых стычек между сыновьями барона не было, но напряжение чувствовалось вплоть до отъезда Онфруа на учёбу в рейнский университет. Поспособствовал этому родной дядя юноши - епископ Гётешира Кантен Крюссоли, брат матери. Сама фигура дядюшки никогда не вдохновляла Онфруа стать священнослужителем - тот был ленив в своей работе, неразборчив в выгодных связях и отказывался признавать веру в Создателя как высшую ценность любого человека. Помог Онфруа определиться с его предназначением в этом бренном мире случай. Ещё в первый год своей учёбы в университете юноша занемог и слёг с сильнейшей лихорадкой, и тогда, по его словам, ему явился сам Святой Иоанн, возложил на чело свою руку и снял все болезни молитвой. После выздоровления Онфруа, что называется, стал фанатиком своего дела: он стал усерднее учиться, больше времени проводил среди высшего духовенства, отказывался покидать рейнскую библиотеку даже после захода солнца. Такие старания не остались не замечены - после получения степени по богословию Папа назначил бывшего студента каноником собора в Морвиле, что рядом с самим Рейнисом. За несколько лет службы Онфруа сделал себе имя, отвязался от дурной репутации дяди и был переведён в услужение орллевинского кардинала Оберто Манчини, епископа Марке. Новый начальник Онфруа не отличался особой расторопностью и сообразительностью, но был мягче и добрее дяди Кантена. Своей непосредственностью он подкупил Онфруа и открыл дорогу к свершению задуманного. За какой-то год гасконец помог епископу наладить дела в его диоцезе, организовать пропаганду Слова Божьего и создать приют в Марке. Не без внимания со стороны остальной кардинальской курии уже в тридцать три года Онфруа стал судебным викарием, а спустя ещё четыре года, во время Великой Схизмы^[1], получил собственную епархию в Мортшире.
События церковного раскола Онфруа принял близко к сердцу - ему не нравились предпосылки, но ещё больше ему не понравилась дальнейшая интронизация орллевинского архиепископа Джованни Барончелли в сан Понтифика. Сам переживший явление апостола Иоанна, Онфруа не верил в святость рукоположения Великого Инквизитора^[2]. Но если сама церковь пострадала от действий западного герцогства, то епископ Мортшира наоборот приобрёл - после начала войны между Хельмом и Орллеей Онфруа получил кардинальскую шапку и место в курии. По своей натуре жадный до власти, но хорошо это скрывающий де Монморанси достиг уровня своего беспутного дяди. Заседая в коллегии, гасконский кардинал начал своё собственное бдение за сердцем Рейниса. Высшее духовенство петерианской церкви быстро разочаровало Онфруа - по его мнению сановникам не хватало твёрдой руки, такой, которой обладал главный враг святого престола Джованни Барончелли. Желаемые изменения пришли в Рейнис сразу после смерти Папы Клета V - многие кардиналы начали шевелиться из-за предвыборной гонки. Уже в марте 1445 года был созван конклав, который продлился вплоть до июня. События тех месяцев оказались решающими для судьбы Онфруа - самый неявный кандидат в одночасье попал в главные претенденты на святой престол. Дальнейшая череда скандалов и полная разобщённость курии привела к заключению сделки с гасконцем - они выбирают его Папой, а взамен тот обязывается самовольно не назначать кардиналов и в одиночку не решать важные вопросы, касающиеся дел церкви. Посредством подписанной сделки, члены коллегии также обеспечили за собой право контролировать финансы папства. Но уже спустя несколько дней после коронации те кардиналы, которые отдали свои голоса за не предвзятого претендента разочаровались в своём выборе - Онфруа оказался человеком жёстким и своевольным. Ни от кого не зависящий, новый Понтифик заявил, что не собирается придерживаться незаконного вытребованных у него условий. Затем он решительным образом приступил к ограничению кардинальских привилегий, особенно тех, что были предоставлены кардиналам его предшественником Клетом V. Это вызвало большое недовольство. Сторонники некоторых из членов коллегии спровоцировали в Рейнисе беспорядки, которые, однако, Франциск II быстро ликвидировал. Тем не менее, ещё больший гнев вызвало у кардиналов принятие Папой барончеллизма, как одной из конфессий петерианства. Случилось это спустя несколько месяцев после смерти АнтиПапы, которого изначально Рейнис требовал выдать для справедливого суда за все его злодеяния. Франциск не только всё спустил на тормозах, но и не стал искоренять ересь на обширных западных территориях материка. Многие посчитали, что тот пошёл по пути меньшего сопротивления, и, несомненно, в чём-то они оказались правы - Папа не хотел инициировать сотни судебных процессов, которые опять же таки привели бы к разобщённости и внутрицерковным конфликтам.
И курии пришлось терпеть. Терпеть и ждать, когда спесивый и своенравный Понтифик внемлет их словам и перестанет решать судьбу всего петерианства в одиночку. Многие из прелатов уже спустя год отчаялись найти общий язык с Папой и стали обращаться напрямую к генеральному секретарю Марко Перуччио, но и у того ушли годы на установление контакта с Франциском. Однако, несмотря на всеобщие недовольства - Папа с попеременным успехом поднял престиж церкви, а неугодных лично ему и репутации Рейниса клириков он убрал без лишнего шума. Под раздачу попал и Роберт Говард, архиепископ Уортширский, некогда строивший заговор против Клета V. Не обошлось и без вмешательства в дела Инквизиции - в 1448 году Франциск поддержал кандидатуру моргардского епископа Ритерха Бреккона на пост Великого Инквизитора. После инициации Понтифик назначил его епископом Хермшира, объединив таким образом под одним прелатом территории Моргарда и Орллеи. И тут дело не прошло без брюзжания со стороны кардиналов - Ритерх был барончеллистом, к тому же со славой беспощадного изувера. Многие из клириков попросту стали опасаться за свои епархии, в которых в любой день могли начаться бесчеловечные гонения, похожие на те, что давно практикуются в Моргарде.
Одно непопулярное решение за другим. Долго ли это продолжится? Франциск уверен в себе, уверен в своих решениях и ближайшем окружении. Но достаточно ли одного самомнения, когда вокруг столько недругов? И сможет ли он продержаться на папском престоле ещё какое-то время, если продолжит гнуть свою линию? Как известно в узких кругах - церковь - это бизнес, а вера в Создателя вовсе не обязательна. 

Сноски

[1] - Великая Схизма, он же церковный раскол - исключительное событие в летописи петерианской церкви. Началось всё с желания Орллеи отделиться от территорий остального Хельма. Действия орллевинской светской власти побудили тогдашнего архиепископа Арвьеры и Великого Инквизитора пойти против своего давнего врага - Папы Клета V. После Авелльского Собора Джованни Барончелли был рукоположен в сан Понтифика, впервые в истории став Папой в обиход уже имеющегося. Вскоре церковь орллевинского АнтиПапы получила название барончеллистской и быстро распространилась на западе материка.

[2] - коронация Барончелли была сопровождена чудесами - во время церемонии замироточила статуя Матери-Защитницы, а над головами прихожан пролетел сноп комет.

«Мудро - скрывать прошлое, даже если нечего скрывать.
Отсутствие фактов - вот что пугает людей больше всего.
В эту зияющую пустоту они изливают свои страхи,
домыслы, вожделения.»

О прошлом Марко известно столь же мало, сколь и о юности святого Иоанна, а именно совсем ничего. Многие пытались, да и продолжают пытаться строить какие-то догадки, приписывая таинственную фигуру государственного секретаря к различным гильдиям ассассинов и секретным орденам, но каждая из подобных сенсаций до смешного глупа. Настоящее имя кардинала - Марко Грассо, он родился в семье орллевинского дипломата Джузеппе, который на тот момент уже более десятка лет проживал в Бахате. Мать Марко тоже была орллевинкой, поэтому с самого раннего детства будущий сановник свободно говорил сразу на трёх языках: дома он учил орллевинский, на улице - тумуувский и хельмовский. Предрасположенность к лёгкой обучаемости проявилась у Марко ещё в три года, когда он впервые взял в руки перо. Он быстро научился читать, писать и считать. Какое-то время он даже пытался заниматься переводом героических эпосов, которые находил на бахатских рынках. Отец если не поощрял, то по крайней мере пассивно поддерживал своего сына в стремлении проглотить побольше знаний. Сам Джузеппе был по своему гениален - он с лёгкостью договаривался о сложном, поддерживал беглую беседу сразу с несколькими иностранцами и умело распоряжался своими деньгами и имуществом. Марко посчастливилось родиться в семье такого человека.
Когда Марко исполнилось 13 лет он пожелал поступить на право в нотерский университет. Не без помощи отца и удивительного для юноши его возраста багажа знаний Марко добрался до своей цели в 1414 году. Поселился юный студент у давнего друга отца Амирхана Иль-Каада, который породнился с семьёй Грассо выдав одну из своих дочерей замуж за кузена Марко. У Амирхана были и другие дочери, но всякий раз видя их, Марко ловил себя на мысли, что этим бедняжкам не повезло пойти внешностью в отца - полные, курчавые и, кажется, некоторые даже с усиками. Для впечатлительного юнца типа Марко, который только становился половозрелым - это было слишком. Когда у Марко получалось, он экономил несколько монет и отправлялся в бордель. Конечно же, где-то на окраине Нотеры, чтобы Амирхан не дай Бог не узнал. Так его студенческая жизнь и проходила - от последней свечи на рассвете за книгами до тусклого света на закате между бёдер какой-нибудь проститутки.  Однажды Марко даже повстречал ещё молодого Зороастра Шараф эль Дина, о чём вспоминал многие годы спустя, когда учёный прославил своё имя на весь мир.
Всё изменилось весной 1415 года. Не успел Марко отучиться и года, как с Бахата пришли новости - его отец и мать убиты. Кем, когда и как - Марко не сообщили. 14-летний юноша остался один на попечительстве Амирхана, должным образом даже не оформив наследства - его не пускали домой. Марко было страшно, и вскоре этот страх оправдал себя. Амирхан и его сыновья начали вести себя с гостем как со скотом, к лету они уже поколачивали Марко, спустя ещё пару месяцев методично избивали. Марко не вернулся к учёбе, он мечтал о побеге. Несложной догадкой оказалось и то, почему Амирхан так переменился - если бы не Марко, всю недвижимость и средства Джузеппе унаследовал его зять и, соответственно, его дочь. Оставалось взять юнца измором, Марко знал, что рано или поздно они его забьют до смерти. Однажды у них это почти получилось - старший сын хозяина отбил ему почки, после чего Марко несколько дней корчился от боли в стойле среди лошадей, орошая сено то кровью, то рвотой. Юноша был в отчаянии. Помог ему конюший, под покровом ночи увёзший Марко в повозке. Карим был немногим старше Марко и боялся своего хозяина не меньше. Но, к счастью для обоих всё обошлось - никто не организовал погоню и не пытался найти Марко. Последний же попросил Карима довести его до окраины Нотеры, где ещё полгода назад был частым гостем. На несколько дней Марко приютила у себя Летайя, проститутка из борделя. Марко не был уверен, но понадеялся, что она поможет ему.
Осенью Марко добрался до Суры. У него не было ни гроша, поэтому вчерашнему студенту пришлось жульничать с тремя стаканами и помогать таскать тюки на корабли. Он боялся, что Амирхан найдёт его и добьёт, и каждая лишняя монета шла на то, чтобы отплыть из Атлантии на родину родителей. Однако, сесть на корабль ему удалось раньше, чем он того ожидал. Помогая каким-то купцам, Марко заволок на борт несколько мешков специй, после чего хотел было спуститься по трапу на берег, но один из купцов одёрнул его и предложил плыть с ними. За скромную плату Марко должен был прислуживать им в плавании, а по прибытию в порт Морбера - помочь разгрузить их багаж. Конечно, сирота Грассо понимал, что на корабле ничем особо не услужишь, поэтому переживал, что зовут его с собой совсем для других нужд. Но в итоге страх перед Амирханом перевесил, и Марко больше не ступил на берег Атлантии. Переживания были пустыми - купцы оказались добрыми петерианцами, которым нравилось слушать о жизни Марко. В их глазах Марко видел то, что они не верят ему, хотя знания юноши их впечатлили.
По прибытию в Морбер купцы рассчитались с Марко по честному, оставив на память ему ещё и маленький мешочек со специями. На вкус они были горьковаты, но Марко знал, что специи дорогие. Продав их в ближайшей лавке, юноша обнаружил, что имеет достаточно запасов денег на какое-то время. Пожалуй, он бы промотал их и начал зарабатывать снова, но затем в голове у Марко появился образ отца - тот всегда умел вложить деньги так, чтобы затем они принесли какой-то доход. Даже будучи мёртвым Джузеппе наставлял сына. Конечно, Марко понимал, что с такой смехотворной суммой ему не купить никакой недвижимости кроме лачуги из говна и палок, а начинать с одного тюка шерсти - слишком длинный путь. Ему нужен был кров здесь и сейчас. С тяжёлым сердцем он нашёл решение - отдать деньги местному аббату и просить, чтобы тот позволил ему остаться в монастыре. О том, что вместе с этим идёт ещё и постриг в монахи Марко не желал думать. Найти монастырь было не сложно - сложно было решиться. Марко колебался несколько дней, заглядывая каждый день на утреннюю мессу. В один из дней Марко заметил юноша в монашеской сутане. Разговорившись с ним, Марко узнал, что его зовут Гвидо Кваттроки и он его ровесник. Гвидо попал в монастырь месяцем ранее - он был младшим сыном морберского суконщика, который щедро заплатил аббату за место сына. Внезапно Марко понял, что разговаривает с Гвидо на равных - тот был так же умен, сообразителен и подкован в некоторых науках. В каком-то роде это очаровало Марко и он доверился Гвидо.
Конечно, Марко не стал рассказывать Гвидо о том, кто он и откуда. Марко решил для себя, что не будет рассказывать вообще никому. Так на свет появился Марко Перуччио, сбежавший сирота из приюта мадам Риццо, а что умный - так это Боженька постарался. Марко понравилось врать, это был в каком-то роде отдельный вид искусства. Доверчивый Гвидо же помог ему убедить в правдивости лжи и аббата. Стоит сказать, что Марко повезло - приор монастыря не был жаден до денег и не выгнал сироту как только тот отдал свои накопленные монеты, наоборот, он убедил Марко покаяться за выдуманные грехи и прийти к Создателю. Приятная личность аббата и новый друг в лице Гвидо подкупили Марко и он захотел остаться - по крайней мере здесь он мог быть уверен в завтрашнем дне. Показав аббату, что он грамотен, Марко получил возможность находиться в скриптории; спустя какое-то время ему позволили стать писчим. Свои знания Марко оправдывал тем, что приют содержался на деньги некого богатого благотворителя, который по мере возможности давал сироткам возможность обучиться. Ну а сбежал почему..? Марко пожимал плечами и говорил, что он уже слишком взрослый и ему нужно искать место в жизни. Так его нелёгкая и принесла в аббатство.
Монах Марко отличался от сына дипломата Марко - первый был поспокойнее, говорил поменьше, не любил привлекать к себе внимание. Гвидо называл друга церковной мышью и отчасти это было даже правдой. Марко скучал по жизни в Атлантии, где он был волен делать что хотел, но в монастыре он чувствовал себя в безопасности. К тому же его ум не остался не замечен: как-то раз Марко подслушал разговор монастырского казначея, который рассказывал ризничему о пожертвованной небольшой сумме денег. По словам казначея на эти деньги аббат хотел послать одного из молодых монахов учиться в семинарию. Марко знал, что это будет либо он, либо Гвидо. В тот момент Марко желал всем сердцем, чтобы выбрали его. Юноша хотел вырваться из размеренного монастырского быта и продолжить обучение. Он уже однажды был студентом и воспоминания об этом пробудили в нём старую жажду к знаниям. Но вместе с этим, Марко понимал, что Гвидо так же станет бороться за это место, поэтому о подслушанном разговоре он ему не рассказал.
Марко старался делать так, чтобы аббат его замечал и хвалил, но этого всё равно не хватило для принятия решения в его пользу - выбрали Гвидо. Сын суконщика был удивлён и рад. О том, что его другу не посчастливилось тоже получить стипендию он говорил с искренним сожалением, но Марко это не трогало. Он обозлился на Гвидо, потому что тот оказался лучше его. За несколько дней до отъезда Гвидо прогуливался с Марко по аркаде. Время было до заутреней и друзья возвращались из скриптории. Между ними состоялся короткий разговор, после которого Марко с неведомой ему ранее силой толкнул Гвидо к ограждению. Последний хватался руками за воздух, но спустя мгновение будущий семинарист уже лежал в неестественной позе на кладке внизу. Марко до сих пор никак не может вспомнить, что именно в ту ночь ему сказал Гвидо, кажется, что-то совсем обыденное, он делился с ним своими переживаниями по поводу предстоящего учебного года... это стало последней каплей, он смертельно позавидовал другу и позволил себе столкнуть его вниз. Это была катастрофа, Марко смотрел на тело Гвидо долгие несколько мгновений, пока не сообразил, что его наверняка за это повесят. Он был ничем не лучше Амирхана и его сыновей. В немом ужасе Марко быстро покинул аркаду и тихо прошмыгнул в дормиторий, где мирно спали другие монахи. С надеждой оглядев каждого, Марко убедился в том, что никто его не заметил, и он быстро улёгся на свой лежак. Сон в ту ночь так и не пришёл, а заутреня началась с остервенелого стука язычка о стенки колокола.       
Все знали, как Марко был близок с Гвидо, поэтому никто его не подозревал. Его жалели, подбадривали, а затем искали виновного. Даже если бы Марко добровольно признался в том, что в смерти Гвидо виноват он - ему бы не поверили. Спустя время, когда монастырь оправился после трагичного события, аббат позвал Марко к себе на беседу. Ожидаемо он предложил ему занять место друга и отправиться в семинарию. Видимо, старый аббат считал, что это будет полезно Марко ещё и потому, что тот покинет место, где погиб его друг. С этим Перуччио бы согласился на все сто процентов. Только вот семинария не была атлантийским университетом, там не преподавали право, и вскоре Марко словил себя на мысли о том - а стоило ли вообще брать такой грех надушу? Исповедаться в нём он не мог, боялся, что священник всё таки нарушит тайну исповеди. Марко оставалось выжимать из предоставленной возможности всё, что можно. Он упорно трудился, выставлялся напоказ, хвастался знаниями, специально принижал других семинаристов, - делал всё, чтобы его заметили. У него не было дяди в курии, не было и отца в совете короля, по другому ему наверх не пробраться - только так. По возможности Марко изучал и право, не забывая о своём прошлом. Уже в первый год обучения Марко был одним из лучших, к последнему году - его рекомендовали многим. Первое время Перуччио работал нотариусом при тогда ещё епископе Бойле. Это было великолепное время, которое принесло не только опыт, но и позволило завести полезные знакомства. Тогда же Марко познакомился с молодым епископом Элширским - Оберто Манчини, уже толстым, но ещё не седеющим. Когда Бойл стал архиепископом Уортширским с его помощью в свои тридцать три Марко сам получил сан епископа Миделвейширского. В его распоряжение вошла треть земли графства, епископскую резиденцию Марко устроил в небольшом замке  на островке посреди речки Кенны. Пробыл он там неделю, после чего уехал в Уортшир обратно к Бойлу в качестве его викария. С Томасом Марко было удобно - тот был умен, но не настолько, чтобы обходиться без своего поверенного.

     Бойл не любит юридических проволочек и не понимает, почему не может превратить недвижимость в деньги так же легко и быстро, как претворяет облатку в тело Христово. Когда Марко однажды, на пробу, принялся объяснять кардиналу лишь один малозначительный пункт земельного законодательства, тот немедленно вспотел от натуги и сказал: Марко, что мне вам дать, чтобы никогда больше про это не слышать? Есть препятствия? Найдите способ их обойти. Недовольные? Суньте им денег, пусть уймутся.

Его Высокопреосвященство конечно же посвятил Марко в тайну личной неприязни к Джованни Барончелли. Перуччио это было знакомо, только со своим соперником он расправился много лет назад. Этот скелет в шкафу так и оставался тайной для всего мира. Иногда Марко просыпался среди ночи, ему чудился Гвидо, стоящий за балдахином - с разбитым лицом, капающей на пол кровью. В такие моменты Марко верил, что он пришёл забрать его в ад. Но наступал новый день и страхи епископа рассеивались. Новые возможности принёс Марко 1439 год, когда умер Папа. На его место претендовали три кардинала, среди которых были Бойл и Барончелли. Выбор в пользу Бойла состоялся только с пятого раза, - не всех кардиналов удалось подкупить сразу и не все были согласны с суммами. Часть пришлось взять под займ у Найтонов. Барончелли был раздосадован, конклав он покидал спешно, но к коронации Бойла ему пришлось вернуться. Первым, что сделал Бойл в качестве Понтифика Клета V - дал Марко кардинальскую шапку и назначил государственным секретарём. Такой скачок в карьере был ошеломителен для сироты, он добился намного большего, чем мог предполагать Джузеппе. В какой-то момент Марко даже задумался о том, чтобы вернуться на время в Атлантию и разобраться с Амирханом, но тот наверняка уже был мёртв. По крайней мере, теперь у него было гораздо больше богатства, чем могло достаться в наследство от отца.
Смены королей, войны, расколы - это всё не пугало Марко, а предоставляло поле для работы. Конечно, Клет был взвинчен и начинал хохлиться от любой новости с севера, но больше всего его злили известия о Барончелли. Перуччио чуть было сам не упустил момент, когда в курии начал зреть раскол, - его причины были слабо понятны Марко, и какое-то время он даже думал, что всё дело в деньгах, то есть подкупе. Но он недооценил идеалистичные натуры некоторых кардиналов, которым внезапно стало брезгливо от выбранного ими же Папы. Гаденький скандальчик подогрел и Андрес Найтон, внезапно решивший, что пора и честь знать. Перуччио понимал, к чему всё клонится, но подобного прецедента в истории не было, да и вдруг он ошибался, - возможно, на Клета просто готовили старый добрый заговор. Но для этого у Папы был его племянник - гонфалоньер, а секретарю надо было предотвратить кое-что посерьёзней - не дать Церкви развалиться на части. С этой целью Марко и отбыл из Рейниса в Хайбрэй, прихватив с собой одного из пострадавших от отделения епископов - Оберто Манчини. Перуччио должен был сделать то, что уже делал пару лет назад - взять взаймы у короны. Теперь же запрашиваемая сумма была в разы больше, и Марко переживал, что в случае успеха они будут связаны с Найтонами денежными обязательствами на многие годы вперёд. Другого выхода, увы, не было.
Путешествие в столицу было утомительным, Марко начинал чувствовать себя старой дряхлой метлой. Но в Хайбрэе их ждал хороший приём, а разговор с лордом-регентом был коротким. Как и предполагал Марко - корона заломает процент, пытаясь прогнуть под себя Папу. Нехороший, но справедливый ход. Со спорами и поиском компромиссов им всё же удалось договориться о всех нюансах сделки, но денег Марко так и не увидел. Когда секретаря вызвали к канцлеру, по сути, равному ему человеку, так как они оба были правыми руками могущественных людей, Перуччио ожидал взрослой беседы о проблемах современности. Взамен его ожиданиям, Девантри вывалил на гостя странные обвинения в сговоре с Барончелли. Доказательства этому якобы есть и якобы он их предоставит, а пока, Ваше Высокопреосвященство, посидите под арестом. Откровенно говоря, Марко не сомневался, что его могли репрессировать под надуманным предлогом в любой момент, но это было слишком неподходящее время - вот-вот должна была состояться коронация Барончелли, а у Клета на счету каждый кардинал. Пребывая взаперти, Марко вспомнил молодость, когда ещё был писчим в монастыре - тогда ему приходилось тоже много писать. Письма расходились быстро - Папе, Людо, Баратэону, регенту, который уже успел уехать. Долго его продержать не могли, обвинений не выдвигали. Марко оставалось надеяться, что мнительный канцлер всё же одумается. Однако, вместе с этими мыслями в голову полезли и другие - вдруг Девантри специально задержал сделку. Что если это не просто совпадение? Но всё разрешилось в течение месяца - ко двору Хайбрэя прибыл племянник Папы, гонфалоньер Людовик Бойл. Всеми усилиями делегированных ему полномочий он добился освобождения государственного секретаря за считанные дни. Возвращался в Рейнис Марко с тяжёлым сердцем - пока он просиживал сутану в казематах прошла папская коронация Джованни Барончелли, ныне именуемого Пием XVII. Его рукоположение сопроводили чудеса, которые справили на доверчивый народ Орллеи неизгладимое впечатление - во время церемонии замироточила статуя Матери-Защитницы, а над головами прихожан пролетел целый сноп комет. Не особо верящий в чудеса подобного рода Марко поспешил заверить Клета в том, что это банальные уловки чьего-то находчивого ума. В подтверждение своих слов Перуччио вызвал в папскую резиденцию парочку мошенников, которые поведали Понтифику о фокусах схожего эффекта. Это убедило Бойла, но не избавляло от проблемы - в Хельме появилось два Папы.
Решение вопроса Великой Схизмы стало краеугольным камнем всего церковного осложнения. Усугубило и без того плачевную ситуацию начало войны между Хельмом и Орллеей. Утраченные диоцезы стали на защиту интересов бунтующего герцогства, а Джованни Барончелли окончательно закрепил за собой статус главы новой церкви барончеллистов. На уступки не пошли и в Моргарде, который вскоре присоединился к Орллее. На фоне происходящего ухудшилось здоровье Понтифика, который и прежде ненавидел своего прямого конкурента, а теперь вовсе не мог найти себе покоя. Его племянник Людо присоединился с папским войском к армии Хельма в начале зимы 1444 года. Последующие полтора года военных действий петерианская церковь поддерживала фронт: в Рейнисе были организованы госпитали для раненых, приюты для беженцев, Перуччио лично занимался финансированием всей организованной помощи воюющей стороне. Но даже такое количество вложенных сил не принесло успокоение Клету - в марте 1445 года он умирает.
Скорбь по близкому другу, с которым Марко прошёл очень длинный жизненный путь от семинариста до кардинала пришлось отложить - сразу после похорон был созван конклав. В условиях войны о подтасовке голосов и выборе нужного кандидата так же можно было сразу забыть, но честные выборы только затянули появление нового Понтифика, вплоть до июня 1445. После продолжительной борьбы внутри кардинальской курии, нескольких скандалов и полной изнеможенности престарелых прелатов был выбран новый Папа. Им оказался гасконец Онфруа де Монморанси, который после коронации взял себе имя Франциска II. Онфруа был кандидатом против всех и изначально его как потенциального Понтифика никто не рассматривал, но условия и разобщённость кардиналов привела к тому, что многие проголосовали за него на зло остальным. Марко не поддерживал гасконца - тёмная лошадка курии никогда не проявлял себя, поэтому ожидания от его правления оставались неоднозначными. Показать свои взгляды Папе Франциску пришлось практически сразу - во время подписания мирного договора с Орллеей и Моргардом. Со своей стороны Рейнис затребовал выдачу Барончелли, дабы его бывшие соратники могли судить прелата по законам церкви, но переговоры затянулись и Джованни умер. Марко прекрасно осознавал почему Орллея не хотела идти на уступки сразу и откладывала решение этого вопроса - во избежание очередной конфликтной ситуации они решили дать возможность Барончелли умереть достойно. И по мнению самого государственного секретаря - это было верным исходом ситуации с расколом - никто не замарал руки.
Все опасения по поводу нового Понтифика Рейнского оправдались в первые дни его правления. Оказалось, что Онфруа - предельно своенравный, самолюбивый, ни от кого не зависимый и жёсткий руководитель. Та свобода, которой обладал Марко во времена руководства церковью Клета оказалась значительно ограничена блажью Франциска. Он не стал размениваться любезностями с кардиналами, а принялся за безжалостный прессинг. Под руку правосудия попало множество прелатов, в том числе и архиепископ Уортширский Роберт Говард, некогда готовивший заговор против Клета и желавший занять папский престол. Не без принудительной помощи Марко Папа раскрыл несколько схем махинаций с налогами и покровительством угодных частным лицам клириков. На фоне всей этой борьбы со сложенной годами системой Франциск принял решение простить всех барончеллистов и признать их веру новой конфессией петерианской церкви. Стоит ли говорить насколько сильно была взбешена курия? Многие из кардиналов обратились к Перуччио, взывая того попытаться справиться со спесивостью Папы, на что Марко только развёл руки и обещать ничего не стал. Потребовались годы, чтобы наладить с ним контакт, но даже уважение Франциска к государственному секретарю не стало залогом его умеренной политики. За время правления гасконца Марко нашёл к нему подход, сумел отыскать пути к его уму и совести, впрочем, будет ли этого достаточно если церковь снова погрузится в водоворот проблем?

Если спросить у жителей запада какого человека они боятся больше всего, есть огромная вероятность, что они назовут имя Великого Инквизитора. Славу мужчины жестокого и бескомпромиссного Ритерх завоевал ещё в молодости, а в последующие годы приумножал тот негатив, витающий вокруг его репутации, всё новыми и новыми деяниями. Но перед инквизитором был ребёнок, и ребёнок этот рано потерял родителей. Спустя столько времени Ритерх вряд ли вспомнит хотя бы имя матери, но ещё шестьдесят лет тому назад он тяжело переживал утрату родных. Осиротев в свои семь лет, Ритерх был оставлен на попечительство судьбы. По Божьей Воле, или же чисто случайно, Ритерх добрёл до кингсбриджского монастыря. Первое время мальчик приходил туда на ночь, чтобы заночевать вместе со случайными путниками в общем зале, но уже спустя несколько недель его заметили братья-монахи, которые отвели сироту к настоятелю. Тот великодушно принял Ритерха и пообещал дать ему кров и пищу, если мальчик останется в стенах монастыря и в будущем примет постриг. Без надежд на завтрашний день, Ритерх принял предложение аббата, о чём очень скоро пожалел. Всё началось с повышенного внимания со стороны настоятеля, затем священнослужитель вовсе стал проявлять неоднозначные знаки внимания, а в один из вечеров вызвал сироту к себе и совершил действия, о которых в приличном обществе не говорят. Аббат пользовался мальчишкой все последующие годы, но вместо побега Ритерх задумал месть. Момент отмщения наступил спустя шесть лет, когда сирота уже вырос и окреп. Все предыдущие попытки Бреккона оказались провальными, даже приезжавший с визитом епископ не внял словам юноши. Тогда же Ритерх решился взять на душу тяжёлый грех смертоубийства - в одну из очередных ночей в келье юноша перерезал аббату горло. Вид умирающего человека не напугал Ритерха, наоборот, он почувствовал удовлетворение от свершившейся справедливости. На следующее утро, когда настоятеля нашли, Бреккона никто не стал в открытую обвинять - многие из братьев ненавидели аббата и были рады избавлению от него, пускай и столь жестокому.
Последующие годы Ритерх замаливал свой тяжкий грех. Самобичевание вылилось в строгость, строгость - в требовательность, а уже она - в нетерпимость к отступникам. Не стоит утверждать, что уже тогда личность Бреккона была сформирована, это случилось гораздо позднее, но и на тот момент Ритерх стал человеком непримиримых взглядов. По достижению шестнадцати лет он принял постриг, спустя ещё пару лет занял должность ризничего, и только в свои тридцать сумел добраться до вожделенного места настоятеля кингсбриджского монастыря. Новый пост принёс Бреккону возможности, которые он ранее не имел. Начал аббат с ужесточения внутреннего устава, затем вовсе принялся наказывать монахов за самые мелочные проступки. Слава твёрдого руководителя сделала ему хорошую услугу - в сорок два года Ритерх возглавил тэллерийский монашеский орден, самый древний петерианский орден на материке. Без образования, без влиятельных родственников, без лишней монеты за душой - он сделал всё, чтобы о нём узнали.
Следующей ступенью в карьере Ритерха стал пост инквизитора-дознавателя, который ему предложили в 1422 году. К тому моменту опытный и наделённый знаниями аббат уже искал собственные выходы на орден Святой Инквизиции, так как вопрос ереси и ведовства стал краеугольным камнем многих проблем лесного королевства. С присущими ему рвением и честолюбием Бреккон принялся искоренять инакомыслие на вверенных ему территориях. Однако, уже спустя три года столь посредственной связи с прямыми обязанностями инквизиционного корпуса Ритерх понял, что и этого ему мало. Чтобы подняться выше и занять пост судьи Ритерху следовало получить сан епископа. Этот вопрос оказался чистой формальностью - для человека с его репутацией и достижениями были открыты многие двери. Так, в 1426 году Бреккон был инициирован в сан епископа Ноксшира, при этом он пожелал оставить за собой пост аббата кингсбриджского монастыря, который занимает до нынешнего времени.
Работа Ритерха-Инквизитора была феноменальной - тот проводил один процесс за другим, и только редкие счастливчики уходили от него с оправданием. Епископ не гнушался ни ордалий, ни пыток, ни психологического прессинга. Тот, кто считал себя невиновным очень быстро меняли свою позицию и впоследствии горели на костре. Вскоре Ритерха заметила и королевская администрация, которая представила епископа самому государю. Как и сам Бреккон, король Дарион был крайне нетерпим к еретикам и, в особенности, к ведьмовскому отродью. С благословением короля инквизитор получил практически неограниченную власть. На лавку подсудимых мог попасть даже дворянин. Можно смело утверждать, что уже тогда Ритерх стал лицом инквизиционного произвола в Моргарде. Из-за поддержки государя Бреккон не раз и не два был осуждён за излишнюю жестокость и субъективизм, но даже прямые обвинения не трогали фигуру инквизитора. Одобрение епископ получал только от своих высокопоставленных коллег, которые так же как и он имели много общего с орденом Святой Инквизиции. Исключительным стал процесс над целым графским домом Лидсов, которые по итогу разбирательств пали жертвами моргардского самочинства. Тот процесс обеспечил Бреккону не только место в исторических летописях, но и дружбу молодой королевы, которая подобно своему супругу была крайне нещадна к врагам короны и церкви.
С Джованни Барончелли, будущим Великим Инквизитором, Ритерх познакомился в 1434 году. Архиепископ Арвьерширский многим походил на самого Бреккона, с той разницей, что его вовлеченность в дела церкви не была завязана на чистой любви к делу. Джованни был скорее политиком, ежели клириком, но и это не шло в разрез мнению Ритерха о нём. Когда наступило время новых выборов главы инквизиционного ордена, епископ Ноксшира был безоговорочно предан Барончелли, и тот его не разочаровал. Стало ли это причиной их дружбы, или просто схожесть духов, но Ритерх никогда не жалел о своём выборе.
Мир кингсбриджского инквизитора пошатнулся в 1441 году. Тогда на территории Моргарда вспыхнул мятеж под предводительством борширского графа Олуэна Ардерна. Но епископа интересовал не он, а его старшая сестра Изольда, женщина скрытная и подозрительная. И сомнения в её личности не подвели Ритерха - после подавления восстания и казни графа Ардерна настоящее лицо Изольды, как изощрённой ведьмы, открылось всему миру. Без преуменьшения, после этих известий епископ не мог уснуть целую неделю, и только святая вера в высшую справедливость сумела его успокоить.
Дальнейшие события в пределах моргардского леса тронули Бреккона только трижды: первый раз это случилось, когда на судебном процессе над королевой архиепископ Ардорский признался в своих злых намерениях подставить государыню, во второй - когда нашли мёртвым короля Дариона, а в третий раз - когда отыскали Изольду и казнили её. Потеря столь могущественного покровителя стала для Ритерха потрясением. Параллельно этому уже второй год шли волнения в Орллее, вотчине Джованни Барончелли и самого инквизиторского корпуса. Бунтующее западное герцогство Хельма решило выйти из состава королевства, чтобы стать суверенным государством. Мятежного герцога Андреса Найтона поддержал и сам Великий Инквизитор, таким образом определив настроение всего ордена на годы вперёд. Вскоре был созван Авелльский Собор, на котором орллевинские клирики согласились короновать Барончелли и сделать его Папой в обиход уже имеющегося. Великая Схизма потрясла всю петерианскую церковь, но даже самые активные протесты ни к чему не привели. При проведении церемонии папской коронации Джованни замироточила статуя Матери-Защитницы, а над головами всех присутствующих пролетел сноп комет. Подобные чудеса настолько поразили Бреккона, что тот ни секунды не сомневался в святости действия.
Все дальнейшие годы, когда шла война между Орллеей, Моргардом и Хельмом, Ритерх безоговорочно поддерживал Папу Пия XVII (Барончелли). Один из первых, он принял новое верование и стал барончеллистом, углядев в реформах Пия рациональное зерно. Но долгая жизнь не была суждена Джованни и за несколько месяцев до окончания войны он серьёзно занемог. Перед самой смертью Барончелли порадовали новостью о кончине Папы Клета V, его давнего врага. Ритерх оставался с Пием до последних мгновений его жизни, именно он стал инициатором задержки выдачи Барончелли другой стороне по условиям мирного соглашения. Бреккон посчитал, что Великому Инквизитору стоит уйти с достоинством. И это было правильным решением.
Новый Рейнский Папа Франциск II разительно отличался от своего предшественника - он не только не стал преследовать барончеллистов, но и признал их верование конфессией петерианства. Подобное действие хоть и было воспринято с роптанием кардинальной курии, но положило конец великому церковному расколу. Как ближайший соратник Барончелли и его преемник, епископ Ноксшира очень быстро оказался на первых позициях в ордене Святой Инквизиции. Личное знакомство с Франциском вовсе помогло барончеллисту успешно выбраться на пост Великого Инквизитора, что другие члены ордена расценили как попытку Папы их задобрить. Но традиции инквизиции не были преданы, и орден возглавил именно тот человек, которого ждали многие годы. Принципиальный, волевой, сильный - Бреккон выбивался за фоне остальных не только своим нравом, но и прежними заслугами. Уже после инициации Ритерху была дарована новая орллевинская епархия в Хермшире, как дополнение к его старой моргардской в Ноксшире. Возросшее влияние Великий Инквизитор решил использовать исключительно во благо церкви, и теперь каждый житель севера и востока Хельма с содроганием ожидает действий Ритерха. Будет ли он столь же жесток как и прежде, или его настрой с возрастом стал менее безжалостным?

Судьба Мэри, полная крутых поворотов, никогда не намекала женщине о том, что она когда-то сама окажется просветителем Слова Создателя. Рождённая в семье городского суконщика, Мэри с детства была по уши влюблена в дело своего отца: её интересовал процесс изготовления красок, редкие ткани, дела гильдии. Будущее юной Клавелл было связано с семейным очагом, мужем и детьми. Способствовал такой жизни для своей дочери и сам глава семейства - как только Мэри исполнилось шестнадцать старик-суконщик сосватал наследницу сыну местного пивовара. Жениха Мэри знала с самых малых лет - Мартин не был красавцем, но обладал столь искренним и добрым сердцем, что два схожих по духу человека влюбились друг в друга без оглядки на обстоятельства. К обоюдному счастью молодых, эти самые обстоятельства играли исключительно им на руку. Мэри без конца благодарила Бога за щедрость собственной удачи, радовалась каждому дню проведённому в объятиях мужа. Спустя три года после венчания у пары родилась дочь, затем и сын, но оба отпрыска не прожили и года. Не в состоянии выходить собственных детей Мэри убивалась изо дня в день, и только поддержка Мартина заставляла молодую женщину уверенно смотреть вперёд. Они были юны, полны сил и надежд, а здоровые дети... супруги верили, что когда-нибудь Создатель дарует им и такую победу над смертью.
Когда умер отец Мартина дело его жизни перешло к единственному сыну: семья стала состоятельней, Мэри наняла прислугу и стала ожидать того светлого дня, когда сможет снова стать родителем. Но планам Клавелл помешала разразившаяся на юго-западе война. Бунтующее герцогство, некогда цветущий рай королевства, возжелало независимости. Началась всеобщая мобилизация войск, призвали и Мартина. Прощались супруги тяжело, Мэри не была готова расстаться с мужем именно тогда, потому что под её сердцем снова билась новая жизнь. Впрочем, кампания обещала быть недолгой, а Мартин заверял жену, что вернётся целым и невредимым. Так, осенью 1443 года Мартин покинул своё небольшое родовое гнездо и был таков. Первое время Мэри ожидала вестей с линии фронта, по крупицам собирала самые фантастические слухи среди местных жительниц, но нарастающее беспокойство не давало женщине ни спать, ни есть. Поручив верным слугам вести хозяйство, Мэри отправилась в Рейнис, где по словам некоторых были организованы госпитали для тяжелораненых солдат. Клавелл не ожидала найти там Мартина, хотя и ловила себя на мысли о том, что пускай бы муж был травмирован, но живой.
В конце февраля 1444 года Мэри добралась до окрестностей Рейниса. Остановилась она в монастыре Святой Батильды, что находился возле поселения под названием Морвиль. Седьмой месяц беременности давал о себе знать, и отчаянная путешественница нашла кров под сводами святого места. Там же находился один из военных госпиталей, куда мало-помалу свозили раненых и с серьёзными увечьями солдат. За помощь в уходе за больными настоятельница монастыря сестра Матильда выделила Мэри спальное место и ежедневные порции еды. В отдалённом от дома месте Клавелл начала ловить себя на мысли о том, что зря она покинула их с мужем семейное гнездо, особенно тогда, когда на свет вот-вот появится долгожданный ребёнок. Но времени на ещё одно путешествие не оставалось, а работа в монастыре пришлась по вкусу женщине. В назначенный срок Мэри избавилась от бремени и родила дочь, которую назвала в честь своей покровительницы сестры Матильды. Святое место на удивление хорошо влияло на младенца - Матильда не капризничала, мало плакала и вовсе не отвлекала свою мать от лечебного труда.
Когда дочери исполнилось несколько месяцев Мэри задумалась о возвращении домой - война всё ещё не была закончена, но никто не слышал о Мартине Пивоваре, а сердце подсказывало, что он живой. В чаяниях женщины всё ещё жила надежда, что он вернулся домой и не понимает куда пропала жена. Но все предположения рухнули в жаркий августовский день, когда в монастырь прибыла очередная повозка с ранеными - среди солдат оказался и Мартин, которого Мэри едва узнала. В её супруге еле тлела жизнь - лицо было изуродовано, бок «украшало» алое пятно крови, сознание Мартина едва выплывало из болезненной лихорадки умирающего человека. Кинув все свои силы на спасение мужа Мэри не отходила от него ни на шаг днями, помогали ей и другие монахини. В отчаянии, Клавелл приносила Мартину дочь, много молилась и просила Создателя пощадить его душу. И её мольбы были услышаны - вечером третьего октября Мартин пришёл в себя, сумел даже взять на руки Матильду, но уже утром его бездыханное тело нашла одна из сестёр. Убитая горем Мэри не смогла смириться с участью любимого человека, первое время ей самой была необходима помощь. И только спустя месяц, когда острое горе начало отпускать её, а сердце тянуться к единственному родному человеку, Мэри осознала, что её собственная жизнь не закончена.
Не возвращаться в Раленд Клавелл решила практически сразу. Её ранила одна мысль о том, что придётся жить и растить дочь в месте, где некогда она была очень счастлива. Недолгий разговор с настоятельницей положил начало Мэри-монахине, чьё призвание отныне было связано со служением Господу Богу. Обещания женщины отдать и дочь в лоно церкви как только наступит подходящий для того возраст обеспечили место в монастыре и для Матильды. Новый уклад жизни не стал для Мэри сложностью - за те несколько месяцев пребывания в стенах святой обители в качестве гостьи женщина всё узнала и со всем смирилась. Потянулись долгие дни молитв и бдений. После принятия пострига Мэри наладила тесный контакт с аббатисой, которая стала относиться к новой подопечной с интересом и сочувствием. Именно настоятельница впервые познакомила Мэри с недостатками церковной политики по отношению к ведьмам. Понемногу, аббатиса втянула в эту гонку за справедливостью и Клавелл. Обескураженная количеством заведомо несправедливых дел по отношению к женскому населению, Мэри почувствовала ответственность за жизни молодых девушек и их матерей, которые пали или могли пасть жертвами слепой жестокости Инквизиции. Такое рвение к объективному судопроизводству определило судьбу Клавелл - спустя три года настоятельница Матильда объявила Мэри своей преемницей.
Новую для себя роль аббатисы морвильского женского монастыря Мэри приняла в декабре 1448 года. После кончины сестры Матильды не все были единогласны в выборе новой матери-настоятельницы, но последнее слово покойной приорины и симпатии большинства сделали своё дело - вдова пивовара достигла высшей ступени женщины-священнослужителя. Первым делом аббатисы Мэри стало определение чёткой позиции монастыря в вопросе инквизиционного произвола. Своевольно и очень смело мать-настоятельница принялась вмешиваться в судебные процессы над «ведьмами», взывая то к общественной шумихе, то строча десятки писем высокопоставленным мужчинам-сановникам и светской власти. Оправданным женщинам была предоставлена помощь с реабилитацией и восстановлением репутации. Не раз и не два аббатиса сама становилась объектом подозрений, но любовь прихожан защищала Мэри от прямых обвинений со стороны её противников. Невзлюбил аббатису за лишнюю неугомонность и Великий Инквизитор, которому пускай она особо и не мешает, но доставляет весьма ощутимые неудобства. Но останется ли Клавелл столь же уверенна в своих силах и возможностях, если инквизиция и впрямь возьмётся за неё? Что если, припустим, пострадает её дочь?