Как прекрасен бывает солнечный погожий день, в который нет нужды задумываться о делах государственной важности, а просто смотреть, как рождается заря, розовым румянцем невинности окрашивая небосвод.  Природа точно праздновала вместе с королевством, даруя уже вторые сутки прекрасную, не омраченную мелким моросящим дождиком или порывами холодного ветра, погоду, и на небе изредка тянутся невесомые перистые облака вдоль линии горизонта. Хотя стоит середина августа, и кое-где, подняв любознательный взор, уже можно отметить первую ржу на сочной зелени, как признак уже дышащей навстречу осени, но трава под ногами все еще зелена, и сладко утонуть в ней мягкою пяткою сапога, погружаясь всей ступней в роскошь изумрудных объятий, припорошенных утренней росой. Ранний час, едва переваливший за отметку солнечных часов в семь утра, не способен был испортить хорошего настроения герцогу,  который сиял, подобно отполированному блюду, и серые глаза его смотрели потому на мир с чувством и трепетом, что случалось редко. Дорогой, расшитый серебряным галуном охотничий костюм серого цвета имел оттенок теплый, и чрезвычайно шел гасконцу к лицу, оттеняемый белыми, как редчайший мрамор, волосами. Его гладковыбритое лицо и стройный по мальчишески стан при широких плечах делали мужчину выглядящим порядком моложе своих лет, и только тяжелые, массивные темные брови опускали тень на глазницы, напоминая миру, что перед ним человек опытный, серьезный.
Кеннет не тратил время даром, изучая горизонт, но запоминал каждое изменение ландшафта, что могло пригодиться в грядущей охоте. Позавчера, за тесным разговором, ему был преподнесён в дар превосходных статей коней, белой, как сама луна, масти, молодой и горячий норовом, и, хотя никогда в жизни Фосселер не выезжал на охоту на непроверенном скакуне, но сегодня им руководил азарт коллекционера, желающего убедиться, что дар воистину стоящий. Рослый, возвышающийся над всеми герцог был слишком заметною фигурой, чтобы озаботиться собственным видом, но будь иначе, от нетерпения и сам бы приплясывал нетерпеливо об одном мпсте, выжидая, когда конюхи подадут с вечера подготавливаемых коней. Меж тем, это было дело нескорое, их еще требовалось оседлать и привести к месту, избранному под лагерь для пикника, и каждого грум вел под уздцы, придерживая, не давая животному прежде времени прийти в нервное возбуждение или, чего вовсе недоброго, взмылиться и устать. Каждый из этих коней был хорош, и Кеннет приветственно кивнул проходящему мимо графу Мортенширскому, известному ему не только как наместник вассального графства, но и разводчик первоклассных лошадей.
Но, лишь завидев выходящего из шатра юного короля, которого Фосселер и ожидал, герцог оказал тому более пристальное внимание, отвесив изысканный придворный поклон. Эдуард был совсем еще юн, но он был королём по праву помазанника Божьего, коронованный, но, прискорбностью юности, еще не имеющий реальной власти, чтобы задавить своим словом зарвавшуюся знать. Только сегодня гасконцу это не требовалось, он трепетно желал напомнить Его Величеству невзначай о вчерашнем прошении.
-Ваше Величество, - обволакивающий чужие уши голос был негромок и нарочно приглушен. – Позвольте пожелать Вам доброго утра и доложить, что сегодня чудесный день, явно восхваляющий Ваш праздник, - тонкая змеиная улыбка. – Позвольте же вознадеяться, что Мой король пребывает в добром настроении, и с нетерпеливостью раненного сердца невольно воззвать к состраданию Вашего Величества. Просить посмею, мой король, не мучить вашего преданного слугу и успокоить его душу от горестных терзаний столь припозднившейся любви. Даруете ль согласие милостиво к моему смиренному прошению?

Конь, который шел этим утром к лагерю чуть в стороне от карет и колонны стражи, казался гигантом. Его рост в холке был выше роста среднестатистического мужчины, а вес позволял играючи поднять рыцаря в полном турнирном облачении будто на спине никого нет. Копыта ступая на землю оставляли в ней ямку диаметром с длину ладони взрослого мужчины. Его шерсть была черной как ночной мрак и не единого белого пятнышка на всей шкуре. Длинная массивная морда в крепких ремнях  уздечки  казалась перевитой корсетными шнурками – такой была крупной. А мощная мускулатура широкой грудины пластами покачивалась в такт движению. Вольтрап с гербом черного и зеленого цветов укрывал его спину и частично круп, а на нем покоилось массивное кожаное седло.  Этот конь был лучшим представителем мортеншильдов, выведенным когда либо в Хайбрее и за его пределами, и купить его порывались многие – но конь не продавался. Это был прославленный в кругах рыцарей и кавалеристов боевой конь графа Адемара де Мортена по кличке Балерион, и он был так любим своим хозяином что за его жизнь мортенширец не пожалел бы свою.
День рождения короля отгремел вчера в пышном пиршестве во дворце, но празднества еще продолжались, в это неспокойное время людям нужно было чувство ложной стабильности.  Адемар редко выезжал за пределы графства на боевом друге, но все же делал это – он считал абсурдным снижать нагрузку до минимума, ибо конь дряхлел и зарастал жирком и внезапный поход оказывал на него прескверное влияние.  Сам облаченный в привычно черное, лишь местами оттененное неизменно зеленым граф приобретал верхом на Балерионе еще более мрачный и угнетающий вид, но так как не стремился никому понравиться – то не переживал. И все же всю дорогу взгляд его задумчивых и будто бы печальных глаз постоянно искал один единственный экипаж, в котором ехала племянница.  Он мог бы легко догнать карету и выкрасть девушку из нее, посадив на коня впереди себя и вороной даже не заметил бы дополнительной ноши, но этот романтический в балладах поступок был бы в жизни воспринят иначе и назван грязным и неприличным. Притом что то подсказывала донельзя несчастному в свете последних событий графу, что его возлюбленная первой же сделала ему выговор.
Теперь же по прибытии он предпочитал лично заниматься могучим Балерионом, без устали расчесывая его жесткую густую гриву и получая в ответ полные признательной радости толчки мордой, от которых приходилось уворачиваться чтобы не улететь в кусты. Конь не соизмерял своей силы в выражении любви и Адемар мог ему в этом только завидовать – в возможности такого права. Сам он этой возможности был лишен моралью, статусом и правилами, к этому статусу предлагающимися. Аделина никогда не терялась в обществе и была слишком красивой и яркой, чтобы хоть кто то к ней не тянулся. Вот и сейчас времени зря не тратила оставив де Мортену только все больше мрачнеть и шарахаться от людей, но проходя за попоной, он был удостоен приветствия герцога Фосселера и не мог не ответить – и ему, и королю. Хотя ответ был безукоризнен в исполнении, холодное и бледное лицо не осветилось улыбкой. Сейчас людское общество только раздражало его – и Балерион своим высоким крутым крупом отлично справлялся с миссией спрятать хозяина от чужих глаз. Многие бы хотели подойти к самому коню, но не решались – боевой конь это не комнатная собачка. Он дозволяет прикосновения к себе лишь хозяину и привычному груму.
Граф откровенно говоря уже и жалел, что приехал сюда. Вино, азарт, развязные шуточки. Дамы, которые делают вид что смущаются этим фривольностям словесным, но задорно смеются в ответ. Аделина… и снова мрачный темный взгляд синих глаз ищет в толпе то особу, которая успокаивает ревнивые порывы хотя бы тем что взяла с собой камеристку. Иначе бы червь раздражение уже давно изгрыз бы все нутро, поскольку Адемар вынужден был стоически принять и признать свое поражение перед ревностью с которой ничего более поделать не мог.
- Вот так всегда, Бал, так всегда. – глухо и вполголоса подытожил свои грустные мысли мортенширец, наклоняясь чтобы завязать попону под брюхом огромного зверя. Конь согласился, издав громкое низкое ржание. И тут же из пролеска ему отозвался нестройный хор… - О, а вот и охотничьих скакунов привели, - с улыбкой сказал граф, похлопывая Балериона по шее. И действительно уже показались грумы, ведущие своих драгоценных во всех смыслах подопечных.

Темно-синяя до цвета ночного неба амазонка из плотного сукна, оттенялась яркой алой лентой на головном уборе, которая то и дело цеплялась за все ветки на пути, отчего хорошенькое лицо, пышущее здоровьем на  алых щеках, постоянно искажалось гримасой раздражения, и девушке приходилось останавливаться, чтобы выпутаться из неожиданного плена без потерь в своем наряде. Плохая примета, говорят, если праздник начинается с неприятностей, знать, что-то плохое случится, и это тоже не добавляло настроения хайбрейской красавице.  А ведь еще по дороге были звоночки! Когда кучер, решив объехать канаву, не уследил, и одно из опорных колес сорвалось, заставив карету накрениться, а женщин внутри побледнеть от страха, они были близки к тому, чтобы, если не перевернуться, то сесть на брюхо, тем самым обеспечив себе опоздание к охоте. За секунду Аделина успела суетно намолиться всем, кого вспомнила, смешав и языческих богов, и церковных, и какой-то из них ее услышал и сжалился, четверка сумела выдернуть их из неминуемого на мгновение падения, вытянув карету на твердую почву, и вот когда с завистью посмотрела она на вороного Балериона, гиганта среди гигантов, ровным аллюром пронесшегося прямо по бездорожью.  Помнится, она успела даже зло прошептать нечто раздраженное в спину всаднику, поскольку дядя лишь коротким небрежным взором одарил ее экипаж, хотя, наверняка, видел, в какую передрягу они чуть было не попали. Не подъехал, не поинтересовался, в порядке ли она, ну да ничего, припомню, злорадно пометив себе в сознании, надулась девушка, скрещивая тогда руки на груди. И кто бы подумал, что не успели они доехать до конечной остановки экипажа, а леди Миддлтон уже благополучно отошла от обиды и позабыла вовсе, на кого и за что сердилась, уже весело щебеча и с радостью приветствуя знакомых.  Верховых еще не привели, да и удивительно ли, лошадей, подготовленных для яростного забега за несчастной дичью, гонимой сворой псовых, ведут шагом, неторопливо, чтобы дать размяться, но, ни в коем случае, не утомить преждевременно. Эти тонконогие красавцы были не просто рекордсменами скорости среди себе подобных, у них был горячий и бешеный нрав, но бесценным становилось умение брать препятствия, не притормаживая.  Она как-то видела, как прыгают лучшие из охотничьих, перемахивая метровые препятствия в высоту, да целые канавы шириной в человеческий или даже два роста, но дело то было опасным; не рассчитав хоть немного прыжок, можно было потерять лошадь, ибо та легко ломала свои тонкие ноги в неудачном приземлении и хорошо, если не увлекала под себя всадника, ломая ему хребет или шею. Сколько прекрасных молодых юношей не возвращались домой здоровыми или живыми после охоты в местности, прежде размытой затяжным хайбрейским дождем, когда много средств вкладывалось в мероприятие, и хозяева не решались отменить. Но сегодня, кажется, природа им благоволила, обещая солнечный чистый день, с по-летнему приятной температурой, и это вселяло надежду, что уж эта-то охота во славу дня рождения юного короля пройдет без неприятностей, довольно с нее и этой канавы, и этих веток.
Завидев короля, Аделина широко улыбнулась ему, едва не подойдя было совсем непринужденно, по дружески, но напоролась на взгляд герцога Фосселера, и осеклась. Посомневавшись минуту, все же приблизилась, но лишь для того, чтобы приветствовать обоих изящным книксеном. Заметь она чуть раньше появившуюся в поле зрения Кристиану, уже лучше бы к ней подошла, но поздно, и пришлось обменяться несколькими, ничего не значащими фразами, с очередными ласковыми пожеланиями королю светлых и добрых дней в жизни, здоровья да процветания, когда положение спасло появление на горизонте грумов, и тут Аделина припомнила тему для разговора.
- Милорд! – звонко обратилась она к Фосселеру. – А правда ли, что вы сегодня на охоту на новой лошади выедите? Говорят, она невероятная красавица, это правда? – вопросы, как обычно, посыпались, словно из рога изобилия, не удержишь, но лошадей она любила неистово и о них была готова болтать часами.

Одного взгляда суетного по сторонам хватило бы, чтобы отметить легко и непринужденно наслаждение, которое испытывала королевская свита в этот теплый августовский день, улыбки не сходили с лиц, разряженных в дорогие камзолы и амазонки, взмахи оперенных атлантийским пером вееров создавали в голубых глазах мальчика рябь, и в какой-то момент показалось ему, что мутнеет в глазах, подступает привычная телесная немощь, словно вернулись дни болезни, а колени предательски слабнут; еще один судорожный вдох, и потемнеет в глазах, налетит коршуном беспамятство. Больше всего Эдуард боялся сейчас лишь одного: ударить в грязь лицом, упав на глазах десятков придворных в обморок, а потому до выступивших рубиновых бисеринок крови вонзил собственные ногти в плоть ладони. Боль была древним и хорошо известным способом отогнать демонов недомогания, заставляя разум сохранять ясность и четкость образов, и, хотя даже слезинка скользнула по внутреннему ободку нижнего века от боли, юный король быстро сделал вид, что лишь соринка, занесенная порывом ветра случайным, была причиной увлажнившимся внезапно очам. Этот худощавый отрок не по годам старался играть отведенную роль, тщательно выучивая все уроки, что подносила ему жизнь, так часто слишком нерадостная. И, хотя в окружении родных стен это удавалось ему куда лучше, здесь причиною был, бесспорно, выводящей из равновесия еще и герцог Фосселер. Эдуард мало его знал, но все же лучше, чем многих, однако, это не спасало, когда высокая величественная фигура приближалась к нему, а в уши лилась сладкой патокой идеально построенная речь низким бархатистым голосом. Его отец разговаривал совсем иначе, и мальчик чувствовал себя так, точно оказался в открытом океане совершенно один против огромной хищной рыбы.
Положение его улучшила, хотя Эдуард применил бы даже слово «спасла», совершенно очаровательная юная особа, которая королю уже была знакома. Подаренный ею щенок волкодава рос, креп, уже с легкостью способный сбить владельца с ног, но мальчик привязался к нему со всей пылкостью юной души, даже брал, вопреки всем рекомендациям, к себе  в покои на ночи, где пес спал прямо на постели, в ногах Найтона.  Сегодня, правда, по совету канцлера щенок был оставлен во дворце, и этому была простая надобность: малыш был еще слишком невоспитан, чтобы исключить вероятность возможного несчастного случая, если лохматый зверь, играясь, вдруг кинется под ноги одной из лошадей. Увидев Аделину, как всегда, изящно приветствующую его, мальчик мило порозовел по линии скул, а выражение голубых глаз окрасилось душевной мягкостью. Друзей у Эдуарда было немного, почти совесм не было, а окружали его,  в основном, мужи и дамы, уже умудренные опытом и в летах; Аделина Миддлтон была одной из немногих, кто был ближе по духу, если не по возрасту, Эдуарду, хотя он, глядя на эту прекрасную, грациозную девушку, на ее чистую широкую улыбку и смеющиеся восторгом юности глаза, наивно полагал, что леди не более восемнадцати лет, и оттого находил ее общество еще более приятным, ему мнилось, что она понимает его душевные муки и сомнения. Он с большой охотой приветствовал ее общество.
- Доброго утра, леди Миддлтон, наше Величество находит чрезвычайно радостным тот факт, что вы смогли присоединиться к нам на этой охоте. Слушал, что вы прекрасная наездница, право, смеет ли наше Величество надеяться, что вы будете сопровождать нас верхом? – но ответа получить не успел.
Этого человека Эдуард редко видел при дворе. То, как он двигался, было достойно описания в балладах Хельма, точно дикая лесная кошка, переступая мягко и легко, и все его высокое поджарое тело в черных одеждах двигалось ладно и слаженно, без единого лишнего движения. Но этот холодный и мрачный взгляд глубоко уходящих под выступающее надбровные дуги выразительных глаз нагонял на мальчика ледяного озноба, еще до того, как человек приблизился. Юноша спешно попытался воскресить в разуме списки придворных, поскольку имена внезапно оставили его сознание, и лишь потратив несколько мгновений, то краснеющий, то бледнеющий король вспомнил: де Мортен. Граф большого и покрытого лесами Мортеншира, одного из богатейших графств короны, прославившегося, впрочем, не лесом, ни рудой, а отличными скакунами, которые составляли опору королевской гвардии.  Что ж, этот мужчина идеально подходил своему боевому коню – Эдуард вдруг вспомнил яркой картинкой из прошлого, времен Фйельской войны, когда его внимание в подъехавшем отряде привлек его предводитель, рослый всадник в вороненых доспехах и зеленом плаще, на огромном вороном жеребце, настоящем гиганте среди лошадей. И этого гиганта он уже видел сегодня среди толпы…
- И вас, граф де Мортен, наше Величество радо приветствовать в числе сегодняшних охотников, - немного дрожащим голосом ответил мальчик. – Лошадь превосходна, наше Величество еще раз отдает вам слова восхищения вашим подарком, и, в знак того, как велико оно, наше величество распорядилось подготовить именно ваш подарок под седло в охоту. Миледи... - он с запозданием заметил обергофмейстрину и растерялся.

Тонкие губы сложились в широкую небрежную улыбку, преображая лицо, подобно маске. Кеннет Фосселер не первый год вращался в кругах, где умение владеть собой было столь же необходимо, как навык выдержки в эмоциях, хладнокровия и умения легко, виртуозно лгать, ни в одном слове не допустив путаницы или неуверенности в голосе. При дворе короля он ощущал себя так легко, точно орел, парящий в небесных просторах, зорким взглядом высматривающий добычу. Хотя Елизавета Найтон была, безусловно, безмерно хороша собой, все же ко вкусу Кеннета ее облик выходил весьма пресным, не было в той холодной красоте ни капли внутреннего огня, так какой же мужчина, истинно понимающий толк в чувствах, предпочтет такую, пусть и величественную, рыбу, с позволения такой абстрактной оценки, настоящей женщине? А последнее, как известно, не даст никакой статус, с этим пламенем в душе нужно родиться, и потому Кеннету доставляло удовольствие лишь внести немного раздора в слаженный быт дворца, требуя от мальчишки то, что тот дать не мог; гасконцу ли не знать, что бедняжку пообещали фйельским дикарям, так легко, без свадьбы отдав, без сопровождения родней, точно сестрами в нынешнее время размениваться было так же модно, как носить орллевинские шелка.  И, кажется, он почти умудрился вывести короля из равновесия, что обещало в скором времени презабавнейшую сцену:
- Разумеется, ваше величество, испросить вашего дядю надо будет непременно, не смею даже противиться вашей мудрости не по годам, - прекрасен был поклон вежливости в исполнении этого высокого человека, на голову возвышавшегося почти над всеми, кроме некоторых, таких же – почти – высоких господ. С взглядом знатока Фосселер выискал таких только двое или трое, одного из них он и прежде встречал, но все это померкло и испарилось, когда, поднимаясь, он выхватил, как тот самый орел, парящий в поднебесье, женщину, приближающуюся к нем. Он имел удовольствие уже встречаться с ней и держать беседу, и эта темноволосая особа с лицом, в котором причудливо смещалась хайбрэйская аристократичность и атлантийский зной, поразила его не только своим умом, но и красотой.  И даже хладнокровный, редко вспыхивающий пламенем страсти герцог не остался чужд к ее обаянию, находя со свойственной ему расчетливостью, что иметь подобную особу в качестве объекта пылких чувств, деля с ней ложе, может быть крайне увлекательным приключением. Впервые лицо гасконца оставило привычное выражение, сменившись чем-то более теплым, когда он улыбнулся Аделине, но успел приветствовать ее лишь кивком, поскольку прежде был перебит королем в своих начинаниях, а потом…
Чем прекраснее цветок, тем свирепее собаки, что стерегут его. И миледи не успела провести в их обществе и нескольких мгновений, как на горизонте стремительным ритмом возник кое-кто пострашнее любого волкодава. По себе Фосселер давно уяснил: не страшен болтун, но в молчуне стоит опасаться большей силы, ибо тот в своем уме лишь держит план атаки или обороны, а Адемар де Мортен был той еще серой лошадкой. Но, на его обращение, Фосселер тихо рассмеялся:
- Ваша правда, граф, и потому я как раз искал вас. Я подвернуть имел несчастье намедни лодыжку и, хоть ходить оно мне не мешает сильно, но потому сюда я ехал не в седле, что доставляет неудобства. Но покупку оценить сильно желание и, прослышав, что лучший из наездников Хайбрэя передо мной, подумал я, что не смутит столь опытного всадника на охоте под седлом чужая лошадь. Окажите ли честь, граф де Мортен, взять на охоту мою драгоценность, признателен я был бы, - и склонил голову на бок, почти по-птичьи, ожидая ответа, когда все мужчины внезапно повернулись в сторону, и Кеннет тоже, дабы не остаться в простачках, повторил маневр, увидев леди Ларно, состоящую, кажется, обер-гофмейстриной.
- Миледи, - не отстал с приветственным поклоном и он. – Какой прекрасный скакун у вас, уверен, он опередит всех в этой охоте, кроме, пожалуй, прекрасную лошадь короля.

Вообще то граф не планировал выезжать, потому и коня для охоты не брал, предпочитая в этот раз остаться в лагере. Тому было несколько причин. Во первых, он просто не любил охоту как вид развлечения, когда всю работу делают гончие – какой там прок от личных навыков охотника? Присутствовать ради присутствия? Возможно, если есть желание выделиться и показаться молодцом, но у де Мортена такого желания не было. Ему было глубоко и безразлично наплевать на то кто и что о нем подумает. Друзей он не искал, у него не было такой жизненной цели. Те немногие, что есть, проверялись года и возникали в жизни как то само по себе, неожиданно. Во вторых, как знаток он осознавал, сколь велик риск покалечить лошадь в этой ажиотажной гонке, когда горячая голова не замечает ни дистанций, ни препятствий, а ноги у лошадей слишком уязвимы. За холодным внешним видом скрывался нрав достаточно горячий и авантюрный и зная это, он понимал что забудет обо всем и впадет в раж, и возможные жертвы хорошего скакуна не прельщали.  В третьих…
Но все три пункта и возможно более становились бессильны перед перспективой обидеть отказом герцога и горячими восторгами неуемной Аделины, без зазрения совести влезшей в разговор двух мужей и спасибо что хоть не взялась трепать его, как собачонка за рукав. И все же за всем ворчанием, граф с трудом удерживал улыбку – такая искренняя уверенность в его выдающихся качествах не могла не делать душе приятно. И все же не будь эта восторженная особа Аделиной, он хмуро заявил бы сам себе что глупо видеть восхваления в том, что и так всем известно. Кто бы усомнился в Хайбрее, что мортенширский граф один из лучших наездников. Вот разве что Колдуэлл, который удрал так же внезапно как и появился. Поведение капитана сейчас застало его молчаливого друга врасплох. Адемар не успел даже ответить на приветствие – и перестал что либо понимать. Что то происходило на душе гвардейца, он это чувствовал – что то о чем тот не хотел говорить даже лучшему другу. И потому тот крайне странно себя вел в последние недели. Но об этом сейчас было некогда думать. Улыбнувшись уголками губ Аделине, он обратился к Фосселеру, кивая.
-Если ваша милость желает, почту за честь. – и легко покллнился в знак согласия, но не слишком низко. И только тогда повернулся к Кристиане, вдруг сверкнув своими синими глазами с каким то скрытым задором:
- Это будет приятно для меня, миледи, - и уже проходя мимо Кристианы к лошадям, добавил ей шепотом склонившись к ухо с тончайшим смешком в голосе. – Если рискнете угнаться. – и подмигнув соседке пока никто не видит, двинулся к лошади герцога. Конечно, он предпочел бы видеть Аделину поблизости – но спорить с королем значит обнажить невоспитанность и такого себе позволить де Мортен не мог. С Кристианой ему было бы проще, если только лошадь ее сможет угнаться за покупкой герцога.
Белая как снег кобыла чистых кровей. С попоной с герцогским гербом и в тонах Гасконии. Позолоченная упряжь. Седло стоимостью с целое состояние не иначе. Но амуниция графа не интересовала – только лошадь. Он угостил ее печеньем, которое оставалось в кармане для Балериона. Улыбнулся чувствуя как бархатный храп щекочет ладонь. Она была молода, лет пять не больше и полна сил, он почти видел энергию юности, бьющую через край в ее темных глазах. Погладил – приговаривая негромко ласковые слова – прямую морду, похлопал по крутой шее. Присел, чтобы осмотреть ноги и в этот момент зазвучал горн… на церемонии времени больше не было, многозначительный взгляд герцога подстегивал. Дернув подпругу и убедившись что она затянута, граф собрал поводья, вставил ногу в стремя и рывком взлетел наверх. Едва ощутив тяжесть на спине, кобыла загорцевала, приподнялась на свечу.
- Ну, ну! - жестким и укоризненным тоном осадил ее порывы Адемар, давая понять что поддаваться на эти кокетства не намерен. – Пошла. – и шенкелем поднял плясунью в рысь, хваткой голени не давая ей выйти в убыстрение и подъехал к старту тогда, когда все уже сорвались вслед за кончими. Прикусив губу, заставил кобылу два раза повернуться вокруг флагштока, глядя как удаляются остальные в поле, растягиваясь из плотной толпы в свободный веер. Он не только хотел испытать лошадь в скорости, он не хотел лезть в толкотню и вот теперь, когда поток стал менее плотным там впереди, ослабил повод. Животное, изведенное ожиданинием моментально почуяло сигнал и рвануло с места в галоп. Пригнувшись к шее белоснежного скакуна, мортенширец сидел в седле как влитой, поднимаясь незначительно в такт темпу для облегчения нагрузки скакуну, а кобыла только наращивала темп, стремительно сокращая расстояние между скачущими впереди. Тонкие сильные ноги взлетали параллельно земле, стремясь захватить как можно больше пространства за раз, а хвост развивался серым облаком на ветру.

Верховая езда дарила то редкое, обманчивое, но сладкое ощущение коротких мгновений свободы, в которые хотелось верить в светлый день завтра, в то, что рука Господня отведет зло прочь от белокурой головы юного правителя. Эдуард, к своему возрасту благодаря упорным трудам своих наставников, весьма пристойно держался в седле, а высокий для его сверстников рост, который явно выдавал в нем будущую схожесть с Чарльзом, его покойным отцом, существенно облегчал как посадку, так и сам процесс езды в седле. Играющий с волосами ветер перебирал золотые пряди, создавая иллюзию, будто чья-то нежная и ласковая рука гладила их, пусть подобная вольность больше не была доступна никому из тех, что окружали мальчика, а его родители, насколько он помнил, не были склонны к подобным ласкам, вечно занятые чем-то другим. Будь он немного старше, годам к двадцати постиг бы прискорбную суть того, чем были поглощены король с королевой, ибо в это опускаются все коронованные пары: борьба за власть и влияние, посторонние страсти и скука, и вытекающие из этого выяснения отношений, в которых уже не до ребенка, переданного нянькам.  Но все это было суждено для осознания Эдуарду где-то там, в недалеком будущем, сейчас же его разум мог лишь смутно догадываться о том, насколько сложно все устроено там, где кончается детство.  Его же наставники и опекуны не спешили открывать эту завесу перед его голубыми глазами.
Мальчишеская сущность еще не утратила детской скованности, но уже рвалась к свершениям и лидерству в такие мгновения, когда Эдуард совершенно не чурался возможности пустить коня вскачь и постараться обогнать всех, тем самым, реализуя сокрытые даже от самого себя пока желания. Но король был слишком хорошо воспитан и слишком добр душой, чтобы позволить себе так забыться, когда сам пригласил молодую леди ехать подле; ей, должно быть, будет трудно и страшно пытаться угнаться за лошадьми, несущимися во весь опор, именно поэтому он решил проявить уместное великодушие и нарочно придерживал своего коня поводом, чтобы девушке было комфортно держаться поблизости.  Вторую свою подругу, как несмело величал в мыслях леди Ларно, он на какой-то миг утратил из виду, предположив, что она решила держаться иного знакомого. Хотя это отдалось легким ревностным уколом, почти сразу же щеки короля покрыл легкий румянец смущения. Это недостойно настоящего правителя, так капризно воспринимать отсутствие кого-то подле себя, нужно довольствоваться имеющимся, тем более, что, с наивностью и пылкостью детства, будучи еще пока по-детски открытым в своих восторгах, мальчик находил с особым удовольствием, что, среди всех собравшихся дам, все еще не отыскал ни одной, способной затмить прекрасную амазонку.  Очень скоро он имел все шансы убедиться, что леди Миддлтон сидела в седле с той непринужденностью и грацией, с которыми почти не замечала аллюра своего скакуна; опьяненный чувством свободы от давящих стен дворца, охваченный восторгом момента, мальчик даже пришпорил коня, повернув раскрасневшееся и счастливое лицо в стороны сопровождающей дамы, намеренный призвать ее обогнать нескольких дворян впереди, как взгляд его зацепил зрелище поистине вдохновляющее.
Белоснежная, как снежный покров на склоне гор, лошадь, буквально летящая над землей, внезапно ворвалась в их растянувшиеся ряды, не замедлив своего хода, не смутившись теснотой конского потока, но продолжив свой полет вперед, раздувая яростно широкие ноздри, роняя крупные хлопья пены с трензеля. Обладая хорошей памятью, король безошибочно распознал в этой холеной красавице лошадь герцога Фосселера, но  даже на такой скорости не трудно было убедиться, кто занял место на ее спине. Белая молния промелькнула, как вспышка в грозу, умчавшись так быстро вперед, точно сновидение, и тут уже Эдуард не утерпел, ослабив повод и с азартом ударив пятками в бока животное, которое, конечно, вряд ли могло надеяться поспеть за этим диковинным чудом снежно-серой масти, но приложило все силы, чтобы взять максимальный аллюр и попытаться вырвать лидирующие метры меж прочих рядов.

Попона, небрежно брошенная оземь, служила весьма теплым надежным препятствием меж сочащайся с недр земли стужи сырой под верхней коркой, осушенной ветром и солнцем, лесной земли, надежно хранящей в себе запасы влаги с давешнего дождя, и спиной капитана. Устроившись так, чтобы ствол дерева служил природным подголовником, закинув длинные ноги одну поверх другой и согнув в коленях, Ричард возлежал, сцепив мозолистые пальцы на собственном животе в замок и ленно, как задремавший с обеда сторожевой пес, следил за фигурами этой сцены из-под ресниц.  Холодные его глаза ни на ком не задерживались, даже на тех, кого Колдуэл знал лично, и тех, кого любил, они еще больше обходили вниманием; капитан должен был бы сопровождать эту агукающую свору верхом на дорогих лошадях, но слишком любил своего коня, который, недавно, неосторожно ступив в неустойчивую почву, серьезно потянул сухожилия. Пускай ведущее не пострадало, и предаваться шальному бегу он все еще мог, но, чтобы угнаться за этими господами, возможности ходить рысью мало, необходима прыть, похлеще той, что продемонстрировала белоснежная кобылица под седлом чернявого графа.  Каменное лицо преобразилось, окрасив усмешкой бледные губы королевского гвардейца, и на несколько секунд потеплел его взгляд, поймав в свой ястребиный прицел сорвавшегося с места де Мортена. 
    Долгая дружба держала их вместе, на любом расстоянии друг от друга, без писем и лишних сантиментов, свойственных той, показной, что так распространена ныне при дворе, и Ричард Колдуэлл, никогда прилюдно не выражавший своей любви, готов был голыми руками схватиться  с любым зверем, если возникнет в том нужда, ради друга, но кто бы заподозрил такой теплоты между двумя холодными, молчаливыми и мрачными мужчинами, обменивающимися диалогами меж собой лишь по существу дела, сколько бы времени не прошло с мига последней встречи.  И потому беспокоило глубинно, сильно капитана то изменение, что он наблюдал в малейших подмечаемых нюансах, не свойственных прежде спокойной и уверенной в себе натуре мортенширца; только дурак бы стал кричать, что то не может быть любовь, она не свойственна де-графу из лесов Морта, но Колдуэлл, не будучи дурак, по своему счастью и убеждению, гонял сорванную сухую травинку меж зубами, понимая, что причина внезапной истеричной дурости друга ему,  самому познавшему этот отравляющий рассудок яд, ясен. Не ясен объект сих страстей: отличаясь крайней скрытностью во всем, что касалось дел его сугубо личных, связанных с делами похоти, Адемар мог пасть жертвой чар любой придворной красавицы, не камень, к сожалению, не один из них.  Дружбе в той же степени свойственно удручающее чувство ревности, как и любой другой форме выражения любви, но знать Ричард хотел не ради корыстных козней,  призванных любой ценой клином осиным вбиться между двумя влюбленными, но исключительно безопасности окружающих ради. Слишком хорошо он знал своего друга, не раз наблюдая, как морозная меланхоличность сменяется взрывом буйного и бешеного пламени, способного принести большой урон всему и всем, кто окажется на пути, при дворе же такие атлантийские страсти могли привести к последствиям прискорбным и трудно разрешимым.  Дуэль – лишь самое безобидное из того, что вращалось в этой бесовской круговерти под названием «высший свет Хайбрэя».
    Из всех особ, кто больше всего бывал поблизости от графа, Ричард мог подметить только две: леди Миддлтон и леди Ларно. Кровью запекшейся задануло по сердцу, и темные брови капитана сошлись грозно к переносице; первая леди, по родственному праву, вероятнее всего, лишь, но для второй не находил оправданий, особенно, припомнив, как обворожительна и коварна она может быть, когда желает достичь некой своей цели, так отчего ему быть уверенным, что Кристиана не использует и Адемара так же, как некогда – его.  Желваки вздулись и заходили на скулах, и шумный, похожий на фырканье, выдох вырвался из раздувшихся ноздрей. В любви, как и в дружбе, веря в искренность и силу её, Колдуэлл был готов на любые авантюры, не жалея ни сил, ни связей, ни кошелька, ни живота, но, что не мог и помыслить простить, это предательства, и алым наливаются глаза при одной мысли о том, что мог пасть жертвой чужого обмана, безжалостной игры на чувствах. Нет большего унижения, чем осознать, как низко оценила тебя та, которой ты отдал свое сердце.
- Капитан! – короткий и суетливый возглас слева заставил Колдуэлла, не успевшего подметить прежде за собой, как вскочил на ноги, развернуться, встретившись лицом к лицу с одной из фрейлин, приветливо улыбающейся ему в явной надежде на игривую беседу, к которой Ричард был сейчас более всего не расположен.