- Знаешь дорогая...
Кристиана качнула бокалом прекрасного розового гасконского.  Почему вдруг оно, в преки привычки. Вопреки красному, с насыщенным бордовым цветом орллевинского? Орллевинское было более сладким и терпким. Вздорное вино от которого быстро и вздорно хмелеют. Гасконское же было совершенно иное. Долгое, разнообразное послевкусие с легкой кислинкой, растекающейся в гортани множеством оттенков. а запах какой! От одного запаха можно сойти с ума!
Так и в чем же была причина этой перемены? Может быть встреча с гасконским лордом на берегу озера Илайн?
Воспоминания... они имеют такой причудливый характер. Как вино из одуванчиков, ингредиенты для которого она собирала на берегу того самого озера. Вино золотого цвета. С горчинкой и сладостью одновременно. С неуловимым, необъяснимым ароматом и целебным эффектом. Ведь воспоминания тоже могут быть сладкими и горькими одновременно. Иметь долгое и неуловимое послевкусие. И потому, Кристиана до сих пор не могла понять, какое послевкусие осталось у нее после этой встречи. И быть может это самое гасконское, ей должно было помочь понять это?
- Сонное зелье лучше всего совместимо с этим самым розовым гасконским вином. это заметила еще моя бабка. При смешении ингредиентов эффект усиливается. Точно так же, как зелье безумия.
Зельем безумия Кристиана называла настой белладонны, которым она почивала своего супруга, пока он окончательно не тронулся рассудком и одновременно привязался к этому самому пойлу, словно безумно влюбленный. И жаждал только его одно.
Аделина и Кристиана покинули королевский замок довольно поздно, под вечер, когда основная суета улеглась и леди Ларно решила, что сегодня их никто беспокоить не будет. Испросив позволения у принцессы Леттисс, убедившись в том, что ее брат отбыл в их поместье за городом со своей развеселой компанией, обе женщины сочли, что этот вечер можно посветить самим себе и в далеком уединении, где их не будут слышать замковые стены и еще кто нибудь.
Вусторская площадь к этому времени уже отшумела, а в соборе отслужив вечернюю постепенно тушили свечи и он погружался в полумрак, приобретая зловещие очертания ощерившегося чудовища, сродни мифическому дракону.  Скромное убежище Кристианаы тоже медленно погружалось в сумерки и лишь окна второго этажа были освещены слабыми колыханиями теней свечей. Обстановка убаюкивала и располагала к доверительной беседе и сплетням. А чем еще заниматься двум благородным леди, когда они выпив уже не по одному бокалу орллевинского, сварили сонное зелье и обсудив особенности смешивания его с напитками и едой, добрались до самой интересной темы? Мужчин.
- На днях...
Кристиана застыла с недопитым кубком  у окна, смотря на пустеющую площадь. Через распахнутые створки, в комнату сочился приятный прохладный воздух. Вусторский собор был окружен весьма обширным парком и потому, затхлость сильнозаселенного беднятского района этим улицам была не ведома. Это конечно были не орллевинские палаццо, но вполне себе добротные дома состоятельных горожан. По окружности площади зазвучала колотушка смотрителя.
- Я встретила мужчину...
Кристиана словно бы решала, стоило ли об этом рассказывать.
- Который мог стать моим супругом. Четыре года назад...
Четыре, это не почти пятнадцать... как с Ричардом Колдуэллом... Почему в ее жизни так переплетено прошедшее с настоящим и оно так настойчиво вторгается в ее жизнь теперь... Снова поделки богини, которая, как любая женщина капризна и хитра и очень любит испытывать свою паству.
- В моей жизни в последнее время слишком много мужчин из прошлого.
Прозвучало так, словно эти мужчины, когда-то были ее. Но, ничего подобного! Не были. Не пренадлежали. И даже не обещали.
- Два... а богиня любит троицу...
Кристиана посмотрела на Аделину, ища в ее глазах сочувствия. И отставив кубок на стоящий посередине стол на котором стояло всякого рода женское баловство в виде атлантийских сладостей, засахаренных фруктов и гасконских сыров с паштетами, нежно обвила руками подругу за талию. Уперлась подбородком ей в плечо.
Горячее лето способствовало более легким нарядам. И потому на Кристиане было ярко синее, ультрамариновое платье с золотым шитьем, похожим на хвост павлина на рукавах и по подолу. Орллевинский шелк по прежнему был для нее доступен. А благодаря ей и ее подруге.

Конь взвился на  дыбы, ударив копытами воздух перед собой.  Испуганное животное  не могло иначе отреагировать на всадника, вскочившего в седло без размена на церемонии и стремена прямо с массивного блока, заменяющего перила лестницы на входе в дворцовое крыло.  Оказавшись в седле, сжав сверх меры коленями его крылья, а с тем и бока Хаоса, чем вызвал подъем на дыбы, Адемар скользнул носками сапог в стремена и одновременно с злобой дернул поводья. Жеребец, вывернув голову, был вынужден прекратить исполнение пируэтов и вернуться в исходное положение, недовольно всхрапнув. Развернулся переступив точеными копытцами по мощеной площадке и сорвался вскачь, подчиняясь воле седока. И вылетел за ворота дворца на полном ходу в сторону Вустерской площади. Его всадник в привычном одеянии цветов дома де Мортен - черном и зеленом – походил выражением своим на грозовую тучу, готовую вот вот разразиться яростным дождем....

Сегодняшний вечер начинался совсем иначе, в ином настроении. Граф прогуливался по саду, наслаждаясь блаженным одиночеством и сторонясь толпы, сколь мала бы она не была. Слава Богу его персона давно перестала вызывать горячий интерес у хайбрэйских придворных дам ввиду славы человека нелюдимого и мало охочего до дамского общества. Убедившись со временем, что к скорейшему замужеству сей господин не склонен даже гипотетически, местные красавицы оставили попытки навязать ему свое общество.  Тихо покачивалась листва, негромко пели птицы, где-то журчали небольшие фонтанчики в дебрях местных зеленых лабиринтов. Он так бы и бродил в своих мыслях, если бы не услышал внезапно имя Аделины. Не склонный к подслушиванию, он тем не менее весь превратился в слух, прислонившись спиной к раскидистому дереву. Беседовали судя по голосам две барышни, в красках и бесстыдно обсуждая недавний придворный выезд на пикник, на котором леди Мидейвелшира якобы была замечена в тесной связи и вопиющей близости с графом Райтлендшира. Было что то еще, но граф оказался настолько парализован этой новостью, что лишился дара и слышать, и видеть, и говорить на какое то время и застыл столбиком.  Конечно фрейлины склонны преувеличивать, однако же на таких выездах сплетни не раздаются совсем на ровном месте, без сопутствующего прецедента. Выходит…. Аделина… и Фредерик Ларно? Ларно? ЛАРНО?!! Кто угодно только не Ларно. Он предполагал конечно, что молодая и красивая девушка рано или поздно увлечется кем нибудь, позволит себе флирт или более… тесную близость. И хотя признавать это даже в мыслях как потенциальное событие было невыносимо болезненно, но понимал – неизбежное.  Вот только представить Фредерика с его не самой хорошей репутацией в объятьях красавицы племянницы было вопиющим образом невозможно. Он даже гневно затряс головой, как лошадь, будто пытался вытрясти из разума эту картину когда пришел в себя от этой оторопи. А после, сорвавшись с шага на легкий бег, поспешил в то крыло замка, где как знал располагались покои Аделины, с требованием немедленных ответов, однако был встречен лишь ее камеристками. И если первая не знала ничего кроме того, что госпожа уехала и приказала им ее не сопровождать, то верная маленькая Дана шепотом доложилась, что уехала леди Мидейвелшира не так давно, с час назад в закрытом экипаже, скрыв лицо накидкой. И назвала адрес, который Дане уже был знаком – та успела разведать его прежде, когда верная слову следила за подопечной. Дом, простой дом. В городе. В среднем квартале. Дом снятый на имя… Ларно.
Ларно. Опять Ларно. Он не подумал о Кристиане, а когда подумал, то заподозрил соседку в худшем. В бесстыдном пособничестве тайных встреч своего брата с своей подругой. Подругой, которую он вверил ее опеке и заботе. Подругой…. Ох Аделина. Аделина, будь ты проклята. Стиснув зубы так, что заскрипела эмаль, граф едва сумел удержать себя в руках, чтобы к улице спуститься невозмутимой походкой, но там не дотерпел и ступени преодолеть. Как мальчишкой в былые годы, перепрыгнул через скульптуру льва, пронесся по камню, в прыжке приземляясь в седло….
Убью.
Обоих.

- Адели-и-на!
Было в этом что то первородно-устрошающее. И было в нем и нарастающий глубинный рокот горы, с которой срывается лавина, готовая снести все, на своем пути. Живя в Райтленшире, Кристиана часто слышала такие рассказы от горняков, когда они описывали сход снежной или каменной лавины с вершин Алых гор. Это всегда было очень эмоционально и ... страшно.
Основным аккордом звучал рык раненного животного. Медведя? Та же глубинная ярость. Боль. Страшная боль.
Кристиана сглотнула и вздрогнула одновременно, не разжимая объятий и цепляясь пальцами за корсаж, благо, что из за плотной подкладки Аделина не могла это почувствовать.
И все не казалось бы таким пугающим, если бы в доме не находилось три женщины. Кэти, служанка Кристианы, которая уже спала в своей комнате для прислуги. Дера Бьену, своего телохранителя, леди Ларно отпустила заниматься своими делами. К нему приехала сестра из Рейниса.
С треском что то грохнуло, разносясь эхом по всему небольшому дому. Не сильно просторные комнаты, в основном погруженные во мрак ночи, не заставленные мебелью, гулко разносили тяжелую поступь мужских сапог. По спине мурашками прокатилась холодная дрожь. Рассыпалась в пальцах колкой судорогой. И в проеме двери соткалось мертвецки бледной маской Адемара де Мортена.
Кристиана часто задрожала ресницами, вглядываясь в жидкий дрожащий полукруг света, все еще пытаясь осознать, то ли видят ее глаза и не обманывают ли они ее, уж больно нереальным, необъяснимо страшным, неестественным, гротескным до невозможности, до спертого дыхания и сдавленного возгласа, что вырвался у Кристианы из груди.
- Адемар?
Губы произнесли это беззвучно и разом утратив всю нить разговора с подругой. Разом в темноту ночи канули образы Ричарда и Эдварда Баратэона. Эфемерные разговоры про рыцарей и героев... все разом стерлось, когда взгляд женщины упал на яркий отблеск обнаженного острия меча.
- Война?
Не разжимая объятий с Аделиной, Кристиана впилась взглядом в ярко очерченный, словно росчерк молнии  клинок.
Война? Нападение? Измена! Отозвалось в голове тяжелой поступью мужских сапог. Все таки это произошло? Случилось непоправимое...
Что именно, она до конца не могла понять, сопоставив смертельную бледность лица мужчины и отчаянный блеск в глазах, на пополам с огоньком безумия.
Пламя нескольких подсвечников, расставленных по периметру помещения, схлестывалось, переплеталось тенями, наполняя небольшую комнату множеством силуэтов, как будто в комнате находилось не трое, а более человек.
Одинокую персону в дверях от женщин отделял широкий дубовый стол и несколько резных стульев. На фронтальной стене висел, единственным украшением красочный гобелен с кровавой сценой охоты, с которого щерились и были готовы собраться десятки охотничьих псов. Лесов вставали пики.

Тук-тук. Тук-тук. Сбитый рваный ритм отдавался в собственных ушах изнутри как набат. Он замер ненадолго, превратился в каменного истукана, пока нездоровым взглядом обводил комнату, привычно подмечал возможные места укрытия и оружие для сопротивления. Тот факт, что подозреваемого не было здесь никак не повлиял на его взбудораженное восприятие, в голове для себя он все придумал, прописал и решил. Никаких нюансов. Никаких других переменных. Никаких отклонений от плана.  Если здесь они и вдвоем, то причин может быть несколько: он где то в другой комнате, спустился скажем за вином в погреб, он еще не приехал, а они около стола готовятся принять брата и любовника приветливо и с угощением. Это излюбленная женская традиция – подходить к процессу соития с предварительными действиями, никак с ним не связанными. Вкусно покушать. Побеседовать. Выпить вина.  Сосед однозначно не был ему противником, особенно в пешем виде, но об этом Адемар не думал так же, прогоняя мысли фоном к основным. Фредерик не отличался честностью, достаточно одного арбалетного болта. И взгляд тут же скользит по комнате, подмечая места и укрытия которые может использовать сам граф, если у противника окажется оружие дальней дистанции. Привычка – не более. Приобретенная дома, отточенная в войне. Высокий и подвижный, он не любил тяжелый доспех – тот лишал его основного преимущества в сражении, да и конным де Мортен предпочитал скорость атаки, не перегружая лошадь. Хотя не вся его конница была таковой  разумеется….
Его вывел из застывшего состояния голос сначала Кристианы и мертвые, действительно мертвые в этот момент глаза ярко-синего цвета переводят тяжелый давящий взгляд прямо на ее лицо, на ее глаза. Если бы человеку было дано убивать взором, этим человеком мог быть он – таким не предвещающим ничего хорошего был его взор. Потом донесся через мутную пелену, застилающую уши, звонкий и недоумевающий голос Аделины. Аделины… И он медленно, как на несмазанных шарнирах – заржавевший механизм – резко поворачивает голову в ее сторону. И каменеет еще больше лицо, которому уж кажется неподвижнее стать попросту невозможно. Плотно сжимаются в узкую как росчерк пера линию губы с бледным, синеватым уже отливом – как у мертвеца в самом деле.  Ему уже не достает сил более держать внутри себя, за маской выдержки полыхающую вулканом ярость, необходимо что то сделать чтобы не быть попросту разорванным своими эмоциями. И он резко перетекает из статичного состояния в динамичное, наглядно демонстрируя ошарашенным дамам, насколько быстрым способен быть. Точно сам по себе взлетает в воздух резной стул, даже не заметишь сразу молниеносного взмаха руки, убирающей преграду с дороги. Он сейчас не способен будто и на градус изменить траекторию, не рискуя упасть как кукла-марионетка сорвавшаяся с рук кукловода. Широким неровным шагом рвется вперед, сметая один стул, второй.
- Нет. – безжизненно звучит в это время голос, будто говорит кто то чужой, потому что сам де Мортен будто существует в параллельной реальности в которой за собой не помнит ни малейшей слов. – Не война. Предательство.  – и вот он уже у стола. Женщины стоят так близко, Аделина прямо перед ним, моргая своими густыми и пушистыми ресницами с выражением прежде столь милого недоумения, которое сейчас поджигает его внутри напалмом. Ему хочется убить ее, разорвать на сотни кусочков, и блеском молнии взлетает в умелой крепкой руке клинок….
Но траектория его изменяется уже в полете. Он пролетает перед самым лицом девушки, на всей скорости инерции и размаха  врубаясь в массивную добротную столешницу и остается там, вибрируя, когда рука отпускает рукоять. А он на несколько секунд застывает вновь, напротив – на расстоянии лишь вытянутой руки от племянницы, за которой стоит Кристиана. Но Ларно он сейчас просто не видит, он вообще ничего не видит – даже качающейся меж ними рукояти. Клинок наполовину увяз в древесине, такой была сила удара. А нанесший его стоит и лишь сжимает и разжимает пальцы рук, раздувая ноздри и тяжело дыша. Ему кажется что уже вечность он ведет эту немую дуэль с племянницей, но на самом деле прошло лишь несколько секунд.  – Предательство. – повторяет он глухо, неестественно глухо.  – Подлая… - каждое слово падает одно за другим. – Лживая женщина. Как ты… могла? Так опорочить свое имя! – и рука вскидывается, чтобы схватить скрюченными как когти пальцами Аделину за плечо.

Признаться, время беспощадно брало свои и это не могло не радовать, не вдохновлять Кристиану, раны которой в душе медленно затягивались. Да, что уж говорить, почти затянулись за пять то лет. Перед глазами почти не вставало искаженное яростью и безумием лицо Эдама Лаута. В смутное прошлое отошли и сгладились его истерики и припадки ревности, отвратительные при людные скандалы, на которые он был мастак. Фредерик конечно, был подвержен быстрой смене настроений и тем же припадкам ярости, но они не были окрашены безумной бледностью лица и блеском в глазах, которую ни с чем нельзя перепутать.
Итак... Фредерик!
Кристиана едва удержалась на ногах, когда казалось бы довольно хрупкая Аделина толкнула ее от себя, расчитывая на то, что та обладает ловкостью молодого пажа или оруженосца и способна с пол оборота развернутся в довольно пышных юбках и подъюбниках, скованная тугим корсажем, в добавок ко всему скрученная глубоким непониманием от всего происходящего, проникшего во все ее конечности.
Когда то..да, пять лет назад, она довольно скоро реагировала на любой отблеск безумия на лице Эдама. Но, это был полусумасшедший... ее супруг, давно потерявший связь с реальностью, спаеваемый ей ежедневно белладонной...но сейчас, сейчас с такой же тенью сумасшествия перед ней стоял другой, совершенно иной человек. И видела она его совсем недавно и он не проявлял никаких признаков глубокой душевной болезни или клейма, червоточившим его нутро. Да, что недавно! Никогда! Никогда ее сосед не проявлял признаков несдержанности, откровенной грубости, или чего либо подобного. Никогда!
Кристиана ахнула. Негромко. Получив тычок от Аделины в грудь, качнулась все же удерживаясь на ногах, уперевшись в стены между двух окон, что были приоткрыты и пускали в комнату свежий летний воздух, который в самом помещении уже начинал искрить от чрезвычайного накала. Рука скользнула по тканной обтяжке стены. Кристиана пыталась облогородить помещение часто посещаемого ей жилища новомодными тенденциями и придать эстетический вид. И потому небольшая комната с минимум довольно простой мебели выглядела довольно уютно. На голубом фоне стен красовались белые и розовые цветочки. Пасторальный мотив шел глубоким диссонансом искривленному лице Адемара.
- Фредерика?
Словно тильский пиратский попугай, сидящий на плече у капитана, повторила Кристиана. Все, что она могла сейчас, это пытаться уловить хотя бы какое то здравое звено в словах соседа. Но... их там не было.
Имя брата щелкнуло как семихвостая плеть... более.
Нет, она не могла поверить в то, что после ее рассказов Аделина могла бы так сблизится с ее братом, что бы она сама этого не заметила и сам Фред об этом бы не похвастался. Он любил козырять своими победами и уж точно не упустил бы тыкнуть ее в победу над ее подругой. Но, ничего подобного не было. А значит и грехопадения не было! Так что же тогда было? Сплетня? Ужасная клевета, доведшая Адемара до такого состояния? Тогда кто? Кто желал Аделине такого зла, что "натравил", в прямом смысле натравил на нее своего спокойного и тихого до этого случая родственника? Сам Фредерик? Зачем? Потому что Аделина ему не поддалась? Вот это больше похоже на правду! Злопамятность ее брата не знала пределов...
- Адемар!
Кристиана скользя по стене в правую сторону, ближе к выходу, косясь на спасительную открытую дверь и одновременно на действия мужчины, вынимающей с треском меч, из тяжелого дубового стола, со скоростью бешеных ветряных мельниц прокручивала всевозможные варианты бегства. Сигать в узкое окно со второго этажа было бы бессмысленно. Внизу красовалась пару клумб с пушистыми цинниями, но падение все равно было бы значительным, не смотря на ворох пышных юбок, к тому же из окна можно было просто вывалится, как тяжелый тюк, головой вниз и никак по другому, потому что задрать ногу и вскарабкаться на подоконник не представлялось никакой возможности.
Угрожающе заскрипел стол и медленно пополз. Тяжелая, почти неподъемная дубовая масса, которую втаскивали на второй этаж три работника, грозился зажать женщин межде двумя окнами, похожими на черные зияющие, пустые глазницы, из которых в комнату заглядывала ночь.
- Адемар прекратите!
Голос Кристианы наконец зазвенел холодной сталью. Прилив страха отхлынул так же внезапно, как и подступил. женская слабая сущность, проглядывающая в этой женщине мяукнула кошкой и растворилась там же, в ночи.
- Возьмите себя в руки и объяснитесь в чем дело!
На первый план выступила женщина, которая почти десять лет старалась выжить в бушующем море безумия.
Решительным движением она плеснула из графина в чашку в которой Аделина мешала часть сонного зелья и толкнула ее в сторону графа.
- Пейте и рассказывайте. Женщина имеет право знать, за что она будет убита!
На что она рассчитывала? Ни на что! Просто интуиция...Просто следование призрачной тропе. Просто поиск любого решения... не важно, каким оно будет. В такой ситуации все карты и козыри хороши.

- Возьмите себя в руки и объяснитесь в чем дело!
А разве я не в своих руках?
Короткая мысль недоумения прежде чем ответ находится сам – разумеется нет. Только сейчас в кои то веки ему наплевать на это, пусть правит хаос и собственный гнев, потому что благоразумие в такой ситуации неизбежно начнет требовать соблюдения правил, поддакивания морали, заставлять думать о последствиях, но Адемар не хочет думать сейчас об этом.  Не желает. Он прекрасно знает что там дальше, за пеленой безумной одержимости – слишком часто прогонял события через призму размышлений прежде. Убивать жену было легко – не дрожала рука, не дрожала душа. Предателей ждет смерть – и она ее нашла, из рук графского возмездия.  Аделина – предательница, не лучше той, и зря он так возносил ее до небес, молился как на святые образа. Видимо – все женщины таковы. Беспутны. Лживы. Похотливы. Не умеющие ни ценить преданность, ни хранить ее.  Он опускает взгляд чуть вниз, на высокий покатый лоб Аделины и массу ее густых каштановых волос.
Выбилось  несколько прядей, поправить бы….
- А разве я обязан вам объяснять то, что старо как мир? – едко говорит граф. На его лице вдруг как росчерком пера появляется хищная улыбка, обнажающая зубы – как звериный оскал. Он6а деформирует его черты, лишая малейшей привлекательности, делая грубыми, резкими, жесткими.  Губы вовсе превращаются в тонкую полосу вокруг крупных, белых зубов, что скалятся сейчас плотно сжатые.  – Блудниц как и ведьм положено сжигать на кострах, не так ли… Аделина? – с каждого слова сочится яд, над каждым звуком клокочет бешенство, раздирающее грудь изнутри. - Пейте и рассказывайте. Женщина имеет право знать, за что она будет убита! -  Мужчина игнорирует предложение пить. Он плотнее прижимает клинок к нежной белой шее, под самый подбородок, заставляет ее вскинуть – запрокинуть – голову еще выше, еще сильнее назад. Так чтобы видеть лицо.  – Я лишь оказываю последнюю милость – сталь милосерднее огня.

- Ты с ума сошел? – тихо, так, что едва можно разобрать, сипит Аделина, боясь чрезмерно сильно даже глотнуть, поскольку чувствует лезвие своим горлом и совсем не желает получить порез, хотя, кажется, порез мелочи перед перспективой перерезанного горло. Она до болезненного напряжение внутри глаз заводит их, чтобы видеть лицо своего без пяти минут убийцы во всей красе, и холодная дрожь проходит по позвоночнику от этой его усмешки, застывшей на лице. В синих глазах нет и тени былой рассудительности, лишь какой-то темный безумный пламень, и никак не уцепиться за то, что могло стать такому буйству причиной.  – Разве я похожа на блудницу… или ведьму? – осторожно выталкивает еще несколько слов, не совсем уверенная, в каком из преступлений именно ее обвиняют.  Неужели дядя каким-то образом прознал о ее даре, и о том, что она взялась его развивать, под чутким наставничеством Кристианы? Но откуда тогда такое бешенство, если он никогда не казался ей излишне набожным, чтобы так бурно реагировать? Или… О Матерь, или узнал не он, а кто-то из инквизиции, и дядя действительно рискнул всем, чтобы даровать ей быструю смерть вместо позорного костра? Да нет, чушь какая-то, причем тут тогда Фредерик? Стоп… Фредерик… и странная догадка тут же пронзает разум.

- Не похожа, - шепчет насмешливо он в ответ. – Совсем не похожа. – и так близко наклоняет голову, что почти касается подбородком ее виска.  – И в этом беда, как много можно было бы избежать – будь лишь иначе. – прорывается нота горечи.  Он резко жмурится, коротко, а потом жестко целует покрытый испариной висок на границе каштановых волос.  – Кристиана – уйдите. Вам это видеть ни к чему, - с холодной безжизненной предопределенностью звучит голос, когда он вскидывает голову. И вжимается клинок в беззащитную шею.

- Пожалуйста, - перепугано и спешно шепчет девушка, вскидывая свободную руку и намертво вцепляясь в запястье руки, что держит меч.  – Адемар, пожалуйста… Я не понимаю, - и вздрагивает всем телом, чувствуя короткое жжение, а потом горячую струйку, заскользившую по шее, вниз, к ложбинке меж грудей, затянутых корсажем. Ей не видно, но алый цвет изумительно оттеняет бледность кожи, а вместе с тем страх бьется сошедшей с ума в клетке птицей, и реальность становится беспощадно ясной. Не важно, что произошло, не важно, как, важно лишь то, что дядя, кажется, совсем не шутит и не сомневается в вынесенном для себя решении.

Ее прикосновение заставляет руку напрячься, и клинок врезается в плоть сильнее чем думал. Он вздрагивает сам всем телом, чувствуя как вздрогнула она. И бледнеет так же – хотя казалось что дальше некуда – когда взгляд выхватывает из общей картины багровую неровную полосу из который потекла красным ручейком тонким кровь по изогнутой шее. Колотится собственное сердце будто сейчас выпрыгнет из груди.  Лишь рвануть рукоять в сторону, и все будет кончено, приговор исполнен. Но пальцы тверды – а вот губы дрожат. Он больше не скалится, расслабив мышцы лица и только бешено мечущийся взгляд застывает льдинкой в одну точку. В никуда. Или вглубь себя.
  Предательству расплатой смерть.
Но эта красная линия будто парализовала и тело, и волю.  И время застыло без звуков и запахов. Только эта капля, скользящая все ниже и ниже.
Не могу….
И меч опускается. Разжимаются пальцы второй руки, выпуская ее руку на свободу. И одновременно чуть отталкивая прочь в спину. Он опускает голову, низко, очень низко, почти касаясь подбородком груди. Опирается на меч, клинок которого вертикально уперся в пол.
- Будь ты проклята, - едва слышно шепчут губы. А потом свободная рука раскрытой пятерней ложится на лицо, скрывая его.  – Уйти прочь. – каркающее громко изрекает он. Но в тоне нет уже ни злобы, ни гнева, только холод полной апатии. И точно безжизненность.

P.S. совместно с леди Миддлтон