Фрэнсис к тому, чтобы присутствовать на графской охоте, отнесся не то двояко, не то совершенно безразлично, как это он обычно и делал всегда — слугу он выслушал примерно так же, как и принял бы от этого юноши сообщение о том, что-де ужин господам готов... Хотя, казалось бы, за честь участвовать в охоте сюзерена многие драли горло, лишь бы заполучить этот благосклонный знак. Барон же ужином довольствоваться не смог, так что встретил такой план на завтрашнее начало дня с подступающей зевотой. Лучшее — враг хорошего? Ему ведь и о том, чтобы произвести какое-то впечатление беспокоиться не приходилось; если уж так говорить, приравняв все, то охота-то и была делом его жизни. На специфического зверя, конечно, но куда более хитрого и верткого, чем кролик или лось, да и города, перемежающиеся деревнями, были куда более сложными местами для того, чтобы этого, право, страшнейшего зверя на земле загнать под меч или выстрел, нежели леса и пустоши.
Об охоте как таковой, какая она существовала среди дворянства, он успел узнать немного, разве что помнил, для чего под крышами сизых башен родного замка держали соколов и кречетов. Соколиная охота все же осталась для него такой же загадкой, как всякая другая, с таким размахом проводившаяся иногда в чью-либо честь или же вот так, по возникшему откуда-то томным вечером желанию, с меньшим блеском позолоты на перстах ее участников. Утром так утром, не так уж часто он вдруг оказывался в Бэйлоре предоставленным самому себе, и впору было разнообразить череду этих одинаковых дней. Разница ли, когда?
На рассвете он только не стал являться первым делом прямиком ко внутреннему двору, куда и стягивались все причастные, а предпочел сначала уделить внимание арбалету — к счастью, прислуживающие помнили, что меньше всего лорду Медроузу приходятся по душе попытки всунуть ему не его оружие, и он в самом деле имел привычку самостоятельно озаботиться этим выбором. Тем более, что еще и крайне ревностно относился к собственному вооружению, лишь в крайнем случае доверяя его мастеру над оружием. И дело было не столько в его стоимости, сколько в его отношении к клинку ли или чему-то иному: скорее, он вел себя как человек, на себе узнавший, где-то на ранах и болезненных промахах, что от оружия будет зависеть и успех, и сама жизнь, и ныне предпочитал не дешевить — лучше уж отказаться от лишней кружки эля в одном-другом трактире, нежели не отпустить от сердца пару злосчастных монет мастеру, дабы тот постарался в своем ремесле.
— Милорд, — за все сразу, за приветствие и дань вежливости вместе с кивком головы. Фрэнсису в целом-то было все равно, с чего вдруг понадобилась его компания, однако как он не отказывал Баратэону в исполнении его желаний касательно заслуженной (в чем ему сомневаться не доводилось), так и не отказывал сейчас. В общем-то, ничем, помимо арбалета и меча с кинжалом на поясе, обременять он себя не стал — по отношению к светлеющему утру, такому по-майски теплому и свежему, это было бы каким-то видом преступления. Особенно если учесть то, что никто вчера не потрудился известить какой обитатель чащи сегодня должен стать добычей. Арбалетному же болту по острию придутся что олени, что птицы — равно как и баронской меткости.

Граф, в общем-то, все больше оглядывал его молча, но и Фрэнсис лишних вопросов задавать не стал, вполне удовлетворившись кивком. В конце концов, для чего-то же Баратэон велел ему быть на охоте, и торопить события не стоило — все само будет сказано в свое время, а судя по едва-едва поднявшемуся солнцу, этого самого времени у них предостаточно. Тут и своя душа — сплошные потемки, а что о чужой говорить. Его гнедой Кайто, в нетерпении топающий рядом на одном месте, тем более почти требовал сосредоточиться не на собственных мыслях, поиске какого-то скрытого смысла во всем этом, а, как ни странно, на охоте. Может, жеребец он был и не охотничий, и комплекцией не походил особенно даже на боевого коня, но его бурлящий темперамент и прекрасная скорость, спрятанная в этих тонких, сухих ногах, вполне удовлетворяли потребности его рода деятельности. Увы, к лошадям он столь же ревностно не относился, как к оружию — разве что только имел пристрастия к конкретным, на которых проехал не одну сотню миль и банально привязался, не имея больше друга рядом; кружку вина с таким другом не разделишь, однако без зазрения отдашь последнее за корм и воду для него, чего еще не для всякого человека сделаешь.
— Я предпочту остаться при знакомом, — так-то он может и не отказывал, но на охоте не счел это чем-то зазорным. Медроуз знал, что некоторые относились не то что к аркебузам — и к арбалетам в том числе — отрицательно, презрительно кривя лицо и считая тех, кто использует их, не достойными вообще называться воинами и мужчинами, мол, нажать на курок и девчонка сможет. Милорда он в таком смехотворном отношении прежде не уличал, да и сейчас не торопился, списывая это на проявление вежливости — никто, возможно, не охотился с ним прежде с одним только арбалетом и мечом. Зато не было ничего обременяющего, да и опасность можно заприметить гораздо быстрее, не занимая себя тяжелыми размышлениями, как бы управиться, скажем, с луком, в ходе которых уже успеют снести голову. Пусть рядом следовала и охрана, однако в случае опасности графа вместе придется защища...
Накаркал? Тут уж барон без излишних разговоров погнал лошадь вперед быстрее процессии — риск, возможно, благородное дело, но в этот раз графу придется пролететь. Вокруг хотя бы не были раскиданы стрелы, пусть наемник на всякий случай и оглядел высокие сосновые ветки. Спешившись, он точно так же, неторопливо оглядываясь и удерживая Кайто за поводья, завернул к другой стороне кареты, где, собственно, все и было кончено. Дверца была открыта, внутри никого тоже не было. Тела, видимо, стражников и сопровождающих лежали большей частью на пыльной придорожной траве, щедро окрасив майскую зелень красным. Врагов тут уже не было — одни только мертвецы, хотя Фрэнсис решился попытать удачи и отыскать еще хоть кого-то живого. Шарить по остывающей коже было удовольствием сомнительным, однако в то же время единственным шансом узнать хоть немного о произошедшем. И когда, казалось бы, ему следовало уже бросить это бесполезное и неприятное занятие, его схватили за руку, заставив от такой неожиданности вздрогнуть.
— Леди... Леди похитили... Леди А... — юноша захлебывался своей кровью, в панике сжимая его запятье так сильно, что глаза умирающего почти вылезали из орбит. Эти мучения все же долго не продлились, а жизнь оборвалась, как и имя той самой леди. Снять с себя цепкие тонкие пальцы мертвеца оказалось непросто, но руку он свою высвободил, напоследок только опустив ладонью чужие веки, сокрыв этот смотрящий в одну точку куда-то за ним и одновременно очень далеко взгляд. В общем-то, многообещающее начало охоты.