Родители учили его никогда не ошибаться. Во времени, расчетах, выборе будущей супруги... в чьей-то смерти... Чья-то смерть - не спонтанно подобранная пара слов, не ирония судьбы и не образное выражение мыслей. Это реальность. Его учили, что на этих землях нет понятия мира и созидания, здесь вряд ли имеет место любви. Боль, разруха и гибель - это все, что неизбежно. Для каждого человека. Для каждой живой души.
Абрахам крепко сжимал в правой руке меч, устремив свой взор вдаль. Почерневший на фоне ярко освещенного солнечным светом горизонта силуэт становился все дальше и меньше, словно игра глупого воображения, - никаких доказательств того, что на этом невзрачном поле, окруженном лиственным лесом, вообще что-то произошло. Пар от горячего, сбитого дыхания быстро растворялся в недавно растелившемся прозрачной дымкой тумане, - стояла безмолвная тишина, изредка нарушаемая лишь дуновениями ветра и запыхавшимися вдохами. Нет, проклятье этой семьи далеко не магия. Фосселеры безвозвратно прокляты одним лишь существованием своего предка, великого основателя рода. Флориан Фосселер. Одним этим словосочетанием можно было накликать на себя беду. Абрахам громко выдохнул, опустив взгляд на землю, под свои ноги. Он любил эту землю, как свою семью, и не мог представить другой жизни, в которой топтал бы чужие почвы. Сейчас он чувствовал себя виноватым. Не смог, не сумел. Слабак! Неудачник! Глупец! И нет в мире Бога, способного простить его за такую ошибочную слабость.
От усталости застилало глаза. Эйб развернулся, кинув томный взгляд на своего оруженосца, что в недоумении закрывал руками свой рот. Все еще. Молодой, высокий и красивый, с глазами храброго и ярого воина, но все еще слабый, охваченный жаром молодости и мнимым бесстрашием, - сейчас мальчишка был загнан в угол собственным непониманием. О том говорил его потерянный взгляд - взгляд маленького ребенка, вынужденного в одночасье повзрослеть.
- Вам стоило убить его, - немедленно вымолвил оруженосец, наконец, отнимаясь от застывшей позиции. Абрахам утвердительно качнул головой, признавшись даже слуге в собственном промахе.
- Я знаю, - желание было лишь одно: покаяться. От безумства мыслей тяжелела голова, грудь, да все чертово тело. Апатия - верный признак того, что дальше пути нет.
- Мне привести коня? - кинув взор к пыхтящей утвари, Эйб подумал лишь об одном. Он боялся позора своей семьи, своих покойных отца, матери, - всех, кто так рьяно возлагал к ногам наследника надежды о спасении. Он подвел их. Он - предатель.
- Скажи, Филипп, каково твое самое большое желание в этой жизни? - зачем-то спросил Фосселер, подходя к мальчишке немного ближе. Рост позволял назвать его воином, но возраст - лишь жалким подобием.
- Я.. я бы хотел стать могущественным рыцарем.. и.. может быть, я смог бы быть достойным Вашей сестры? - негромко усмехнувшись, Абрахам впервые улыбнулся за последние пару месяцев. Он так долго не видел искренности и заветных мечтаний, не наблюдал чистоты и целомудренности... "На что бы ты тогда обрек свою жизнь? Александра загубила бы тебя и все твои мечты, безумец".
И меч сверкнул в воздухе, разрезав острием того пополам. Не было ни криков, ни мольбы о помощи. Лишь прозрачные слезы, блекнувшие на бледном, испачканном кровью лице оруженосца, кричали о продажности души его хозяина. Последний отдался самой ужасной вещи на земле - страху, что, однажды забравшись в самые потаенные закрома души, навеки вечные останется там с непреодолимой целью сделать из человека чудовище.

***

Замок издали напоминал размытую красками неба гору. Величественный и крепкий, самый высокий во всем Вианншире. Здесь находилось сердце и дыхание всего Восточного Герцогства, здесь теперь и его свободное будущее. Гвиннбрайр еще никогда так холодно не встречал Абрахама, как сегодня. В голове всю дорогу вереницей крутились одни и те же мысли, - голодные, свирепые, словно коршуны, метались из угла в угол, не находя себе места. Флориан проиграл в дуэли собственному потомку, - он проиграл самому себе. Но никто и никогда не мог предугадать его действий, и сейчас, даже с тяжелой раной, но сумев спастись, он все еще оставался непредсказуемым даже для Абрахама.
За воротами замка было непривычно тихо, а в самом замке практически не было освещенных окон. Эйб прятал глаза в землю, пока слезал с коня, и был готов упасть замертво прямо здесь и сейчас от одной лишь усталости. Напряжение комом засело в сдавленной доспехами груди, - оно было жадным и злобным, желающим немедленно вспыхнуть и уничтожить все, что так тревожило душу Фосселера. Словно обладая ясной способностью читать людские мысли, конь застонал и повалился на бок, немощно болтая ногами в воздухе. Его горящие невыносимой болью глаза жаждали спасения, которого у Эйба не было. Всадник спокойно наблюдал за агонией животного и, дождавшись его последнего испущенного выдоха, отвернулся и направился к замку.
У входа ждали слуги, как тараканы собравшиеся в месте своего безнаказанного интереса. Их случайные жизни могли потешаться только таким сомнительным удовольствием, как обсуждение чужой судьбы. "Крысы", - немо приветствовал их Абрахам, бросая им в руки свои тяжелые доспехи.
- Почистите и приведите их в порядок. Заточите меч и подготовьте мне нового коня, - Эйб не хотел оборачиваться, чтобы видеть исхудавший труп бурого животного. Сейчас ему ничего не хотелось, - И сообщите всем, что герцог больше не дает аудиенций, - прерванный неожиданным появлением сестры, Фосселер немедленно обратил на нее внимание. Тысячи, нет, миллионы ее вопросов не переставили ставить его в тупик, и единственно верным решением было молчать. Ее глаза горели возмущением и злостью, а прикосновение, от которого так хотелось отмахнуться, отдавало холодом и искусственной любезностью. Ему хотелось кричать от того, как сильно задевала привязанность Александры к Флориану. Она готова была продать ему душу, тело и все, что имела.
- А ты бы предпочла, чтобы вместо меня вернулся он? - сжав ее руку, Фосселер немедленно оттолкнул сестру от себя с той долей грубости и злости, которая не была ему присуща, - Пошли прочь отсюда! - закричал он, оборачиваясь на разеватых слуг. Будто листья легким ветром, их унесло в разные стороны замка. Он молча провожал слуг взглядом, способным убить на месте, и, возможно, если бы не зелье...
Оборачиваться лицом к Александре не было воли. Она смогла бы рассмотреть в его взгляде то самое чудовище, о котором никто и никогда здесь раньше не знал. Глупо и странно было ассоциировать себя с тем, кого хватило сил лишь изгнать, - возможно, с территорий, с графств, с Восточных земель или даже всего Хельма. Но не с души. Кровь семьи Фосселеров была особенностью их рода. Особенностью, губящей жизни похуже чумы.
- Да, я убил его, - наконец, его лицо было предоставлено ее взору. Искривленное в кричащем гневе, оно было истинно уродливо, - И убил бы еще раз, не задумываясь. Я освободил нас, - тихо солгал он, переходя на шепот, - Почему я должен обсуждать это с тобой? Ты глупая, настолько глупая, что предпочла его мне, - обида в голосе проскальзывала сквозь шквал всех подавленных эмоций, что так сложно давалось держать в себе, - Оставь меня. Сегодня я никого не хочу видеть, - ночь обещала быть долгой, а утро - началом чего-то необходимого им всем. Абрахама бросило в жар, несмотря на сильный сквозняк в прихожем коридоре, и только после этого он понадеялся на то, что все-таки сможет уснуть. Не проронив больше ни слова, Эйб направился к своим покоям. Еще никогда так сильно он не был рад видеть эти холодные, блеклые стены замка. Еще никогда в его сердце не было столь жарко.