В нашей жизни нет ничего дороже времени, ибо это цена, за которую приобретается вечность. Лишь оглядываясь назад, можно оценить истинную значимость каждого мгновения, каждого утра и вечера, тогда казавшихся обыденными, ничем не приглядными. Ни один человек на всём свете не умеет ценить то, что у него есть до той поры, пока это всё не будет потеряно безвозвратно, ибо такова природа человека. Мы все считаем, что всё, чем владеем, мы имеем право владеть и это никакой не дар – до того, как это будет отнято. Обстоятельствами, ошибками или, хуже, смертью – последняя ставит окончательную точку, но и обстоятельство может быть не менее разительным, нежели жизненный обрыв. Самые могущественные люди, наделенные властью, богатством и привилегиями, не властны над своей судьбой, ведь все они заложники своей судьбы в большей степени, чем все другие. Идя на какой-либо поступок, принимая казалось бы единственно верное решение, каждый обречен на истязания до конца своих дней – не раз и не десять Андрес будет думать о том, мог ли он поступить иначе и что из этого могло бы выйти, омрачаясь и уже недосягаемым светлым финалом, и неприглядным печальным финалом. Печален он в любом варианте – всех в конце ждёт смерть и не суть важно, когда она наступит – завтра или через десяток лет, для человека будет всегда «сегодня». Умерщвляя что-то возвышенное, воспетое в поэмах и романсах, Найтон, как ему кажется, дал две новые жизни – двум прекрасным детям, которые отныне не обречены на последствия непомерных амбиций, бесчисленных ошибок и удручающих решений своего отца, который даже имя им своё дать не смог. Увы, имя герцога Орллеи может убить лучше любого клинка в тени, будучи и настоящим даром, и настоящим проклятием. Лучше этим детям быть последними крестьянами и жить в деревушке, чем испить из отравленного кубка политики, для которой они не будут готовы ещё дюжины лет. Что там говорить – сам Андрес не был готов к такому, ведь даже два десятка лет не смогли его подготовить, да и как? Разве где-то учат тому, как переживать потери и лишения, мириться со своими ошибками и платить наивысшую цену за малейшие проступки? Слуга, допуская огрех в своей работе, получает выговор; солдат, оставивший свой пост – телесное наказание; правитель, не уследивший за слугой и солдатом, не получит ни выговора, ни телесного наказания – его расплата будет выжжена раскаленным железом в душе, ведь из-за слуги могут отравить, из-за солдата – убить в ночной постели. Неужели всем суждено со временем черстветь и становиться безразличными к такому порядку вещей? Неужели Андрес когда-то сможет спокойно смотреть за плодами своих действий и сердце не будет сжиматься и неровно биться? Если так, тогда совершенно очевидно, что Ансельм прошёл через это всё и своему сыну предстал уже тем, кем сам Андрес может предстать уже своему и всё продолжится из поколения в поколения – отравленная жизнью душа будет очернять следующую и готовить её к этому ужасному ритуалу, о котором так неприглядно умалчивает Инквизиция. Все нравоучения и наставления не стоят ничего, если не содержат этот горький на вкус урок. Но как обучить кого-то подобному опыту, как наглядно показать и помочь пережить? Убивая Беатрис, Ансельм не озаботился моральным духом своего сына, не сказал ему ни одного слова раскаянья, никакого объяснения, но что он мог сказать? Что сможет сказать Андрес своему сыну, когда тот подрастёт и сможет слышать и слушать? Начнёт ли он выгораживать себя и выставлять других виновными или возьмёт всю вину на себя, создав непреодолимую пропасть между ними, как это всегда бывает, из благородных намерений? Может действительно лучше ничего не говорить, хотя тогда тот вырастет так, как рос сам герцог – в смятении, недоумении и вечно теряющегося в догадках о причинах, обреченный всегда искать неуловимую, как тень причину , а может и хуже – винить себя. Андрес винил себя в смерти матери и с каждым годом эта вина разрасталась, как снежный ком – сначала из-за того, что он не был достаточно силён, дабы защитить её, позже – поскольку так была выплачена цена за его возвышение. Несправедливо требовать у человека детство в обмен на что-либо, будь то величие или жизнь. Оба ребёнка успели заплатить ещё до того, как родились – они обменяли обычное детство на собственную жизнь, пусть их никто и не спрашивал. Справедливо ли требовать от них уплаты, если не они виновны во всём произошедшим? Очередной вопрос, над которым ещё не единожды предстоит задуматься и который ещё не раз и не два будет терзать душу, прорастать, словно подснежник и увядать, грозя обернуться очередной болью.
Клариче и Фраческо – брат и сестра, росшие в утробе матери как законные наследники своего отца и рожденные, как бастарды. Будь обстоятельства другими и не случись того, что случилось, может Андрес и воспылал большой любовью к ним, но нынче герцог не чувствует ничего, кроме неизгладимой вины и гложущего сердце чувства опустошения, какое мог чувствовать и Ансельм в своё время. О своём отце теперь герцог вспоминал намного чаще и уже не лишь за тем, чтобы в очередной раз убить его в своих мыслях, но и для того, чтобы получить совет. Каким не был бы отец, он всегда остаётся отцом в глазах сына и даже после всего, что они пережили, Ансельм оставался то примером, то анти-примером для своего отпрыска. Вполне возможно, что таковым будет и сам Андрес в глазах своего сына, возможно и он будет спустя десятки лет вспоминать умершего родителя и с таким же отречением смотреть на него сквозь время, как самые черствые зеваки смотрят на пылающий костёр с ведьмой, как врачеватель наблюдает за смертью своего пациента и не выдаёт ни тени эмоций. Пусть будет так, лишь бы они выжили и имели жизнь, пусть и не полноценную. Как можно назвать жизнь полноценной, когда через месяц или через год мать покинет их, а отец даже при большом желании не сможет уделять им столько времени, сколько смог бы уделить простолюдин своему чаду? Дела государства – они, словно плесень, заполняют всё время герцога и подчас не дают ему даже часа свободного времени, которое можно было бы провести если и не для себя, то для своих детей. Услышит ли он их первые слова, увидит ли, как они впервые начнут идти? Вполне возможно, что нет – всё это может ждать разве что нянек, для которых нахождение подле бастардов Его Светлости будет работой, от которой не отказался бы и сам Андрес. Впрочем, всё это самообман – не стал бы он оставлять свои дела ради детей, ведь тогда кто их защитит? Герцог может сидеть с детьми, но няньки управлять огромным зверем, названным страной, не могут. Впрочем, теперь Орллея не страна – в очередной раз герцогство, в очередной раз регион в составе Хельма, если совет одобрит это решение и король поставит свою печать, закрыв очередную главу, но не книгу – чернила имеют свойства отпечатываться на следующей бумаге, как и последствия предыдущих действий имеют наглость перетекать из года в год и лучшим напоминанием для Андреса станут его собственные дети, нынче размещенные в загородной вилле. Здесь было просторно и уютно – за две недели слуги успели привести здание в идеальную чистоту. По приказу герцога вилла была облагорожена, а внутри расставлена куча мебели для удобства жильцов. Жить здесь предстояло Лукреции, их детям, штату прислуг и стражников а так же камеристке и нескольким придворным дамам, которые должны были скрасить досуг уже бывшей герцогини. Конечно, это нельзя было назвать достойной заменой двора, но тем лучше – дети будут в большей безопасности, если их не будут окружать нескончаемые потоки разношерстной знати и безымянной прислуги, каждый из которых может оказаться подосланным убийцей. К выбору людей, которым предстояло населить виллу, Андрес подошёл со всей ответственностью и отписывал только тех, кого знал лично не один год – кухарку, которому герцог помог устроить сына в городскую стражу, кормилицу, чья семья многим обязана герцогу за своё благополучие и так со всеми. Иными словами, окружать детей Его Светлости должны были только те люди, в чьей верности можно было не сомневаться и которые не согласятся за горсть монет подложить змею в колыбельную, ну либо такой риск должен был быть минимальным. 
Пасмурный летний день обещал обернуться вечером проливным дождем, но до этого Андрес решил навестить своих детей и провести нелегкую беседу с уже бывшей женой, брак с которой официально был аннулирован двумя днями ранее сразу после получения официального папского разрешения от Рейниса. Казалось бы, девушка уже заплатила свою цену за ошибки, которые лишь отчасти были её, но, увы, так просто никогда не бывает – как сказать матери, что ей придётся оставить детей? Даже Ансельм не был так жесток с Беатрис, дав ей восемь лет жизни с единственным сыном – она видела его первые шаги, слышала первые слова, читала колыбельные перед сном и проводила с ним столько времени, сколько в принципе могла провести мать со своим чадом. Впрочем, за эти восемь лет женщине пришлось заплатить куда большую цену, чем придётся сейчас платить Лукреции – её жизнь никто не требует, хотя вполне возможно, что она обменяла её за те восемь лет, что были даны предшественнице.
Спешившись, Андрес некоторое время предпочёл не входить в здание, якобы ожидая, пока слуги разберутся с повозкой, груженной различной утварью, винами и другим продовольствием, которым активно пополняются закрома виллы, дабы её жильцы не чувствовали в чём-либо недостаток. Несколько одиноких капель, упавших на пыльную дорогу, предвещали скорое наступление дождя, как было тремя неделями ранее, в тот вечер, когда герцог был вынужден сообщить тогда ещё жене плохую весть. 
- Милорд, - стражник отвлёк Найтона от размышлений, хотя спустя мгновение он и не вспомнил, о чём думал – будто вовсе пребывал в каком-то ступоре. Бросив взгляд куда-то вдаль, будто искал кого-то, Андрес прошёл в приоткрытую дверь и поднялся на второй этаж. Вилла хоть и была просторной, но по размерам и обустройству уступала палаццо в городе, не говоря уж о роскоши – тут не было расписанных потолков, бюстов и статуй, ровно как и неподражаемых картин именитых художников, однако в остальном – хорошее место для отдыха, когда глаз не цепляет лишнее. Пожалуй, Лукреции должно быть здесь лучше хотя бы оттого, что нет многочисленных придворных и гостей, которые, так или иначе, судачили о произошедшем и будут перешёптываться ещё больше после свадьбы Его Светлости с леди Хермшира, как бы сильно Андрес не старался пресечь это и распространить якобы истинные мотивы в обществе. Подниматься по лестнице с каждой ступенью было всё тяжелее и тяжелее, будто с каждым разом груз вины утяжелялся всё больше и больше, грозясь повалить виновного наземь. Последняя далась, как ни странно, легче, будто олицетворяя собой недавние события, когда решиться на последний шаг оказалось на удивление проще, чем размышления и мысли за прошлые месяцы. Пройдя по коридору и остановившись у двери, Андрес замешкался – то ли от сомнений, то ли от волнений. Не сказать, чтобы он не хотел видеть свою бывшую жену или тем паче своих детей, однако все они могли сделать ношу ещё тяжелее и невыносимее. С другой стороны, чем сильнее напирает вина, тем быстрее ловит трещину основа не безразличности. Не надо быть искусным в психологии, чтобы знать непреложную истину – как любое действие имеет противодействие, так и любое неприятное чувство рано или поздно получает отдушину, ведь с любой болью человек свыкается и, в конце концов, перестаёт её чувствовать. Открывать дверь не пришлось – за герцога это сделала служанка, покидавшая покои и вздрогнувшая от неожиданности, когда столкнулась глазами с Андресом. Ожидать его здесь едва-ли кто-то мог, ведь никакого предупреждения не было. Поклонившись, девушка поспешно ретировалась, дав герцогу войти в комнату. Помимо Лукреции и детей в колыбелях, здесь была ещё и кормилица, которая встала со своего места сразу же, как заметила неожиданного гостя. Отложив ткань, над которой она вышивала, женщина поспешила покинуть комнату, но наткнулась на двух стражников в дверях, уступая им право прохода. Двое мужчин в алых плащах сопровождали герцога не просто так – он дал обещание не давать кому-либо повод сомневаться в положении новой герцогини и не мог позволить себе остаться наедине с бывшей женой, ведь тогда неминуемо пойдут слухи и пересуды. Вслед за угрюмыми солдатами вошли и две девушки, дочери барона, чьё имя Андрес успел позабыть. Они держали в руках по стопке дорогих тканей, предназначенных для детей. Вслед за ними явился и Лоренцо, держа в одной руке графин с вином, а во второй – два бокала. Пока оруженосец расставлял всё на столе, а девушки расставляли ткани в шкафу, Андрес кротко поклонился, как того подобает приличие.
- Миледи, - непривычно было называть Лукрецию так, хотя на публике они никогда не были излишне фамильярны и всегда обращались друг к другу соответственно, однако сейчас ситуация была иная. Момент, который в обычное время мог быть приватным, сейчас и в будущем всегда будет публичным, как ему и полагается быть – две дамы, оруженосец и двое стражников не столько по необходимости здесь находились, но и для того, чтобы исключить любые слухи и не дать злым языкам опорочить честь бывшей герцогини, а то и будущей – кому надо, чтобы ходили слухи о том, будто герцог продолжает проводить время со своей бывшей женой? Это навредит всем и более всего – Лукреции, которой предстоит когда-то выйти замуж. Сделав несколько шагов и приблизившись к колыбелям, положив по руке на каждую из них. Движения Найтона были отточены и без какого-либо намёка на волнения или бури эмоций, да и такового не было – он был рад встрече с детьми, но не более, чем полагается. Наверняка он сможет полюбить их всех сердцем, когда их лица перестанут ассоциироваться с виной и предательством, когда он сможет не думать обо всём произошедшем, как и проступке, обнимая их крохотные тела.
- Надеюсь, вы ни в чём не нуждаетесь, - холодно продолжил Андрес, не сводя взгляда с детей. Голо был приглушенным, ведь они спали и последнее, чего сейчас хотелось герцогу, так это разбудить их. Детский сон прекрасен своей безмятежностью и каждый, кто посягает на него, совершает настоящее святотатство – так наставляла Андреса нянька Лизы много лет назад, когда тогдашний орллевинский барон по своей молодости и глупости необдуманно обрывал сон принцессы своим баловством.

Спокойствие, пусть даже видимое, которое проявляла Лукреция давало надежду, что предстоящий разговор будет куда менее эмоциональным и неприглядным, чем ожидалось. Может герцог зря переживает и получится всё сделать мягко, без слёз и обвинений, мольбы и закономерного настаивания, к которому Андрес не хотел прибегать ни в прошлый раз, ни в этот. Когда он сообщал ей о намерении расторгнуть брак, прозвучало обещание оставить детей с ней, но, как часто бывает, под влиянием эмоций и самых благих намерений случается сказать, перед тем как подумать, и подумать уже задолго после того, как сказать. Найтон понимал, как это будет выглядеть со стороны, но всё же надеялся, что человек, не так давно бывший ему родным и по прежнему остающийся близким, пусть только в сердце, не будет уподобляться его врагам и недругам, ища вредительскую подоплёку во всех предстоящих словах.
- Да, это так, - увы, на улыбку герцог не был способен ни сейчас, ни двумя неделями ранее. О внешнем сходстве ещё рано говорить, а цвет глаз так и вовсе у обоих родителей был схож, так что и тут ещё далеко не факт, что они именно отцовские. В любом случае, понять девушку можно – пусть даже так, но она должна видеть сходства своих детей с тем, кто лишь недавно был не только им отцом, но и мужем матери, снисходительность здесь будет совсем не лишней.
- Да, - кратко ответил на вопрос Андрес, жестом подзывая бывшую жену сесть за стол, где Лоренцо уже разлил вино по кубкам. Начинать разговор следует хотя бы сидя, ведь Лукреция едва-ли успела полностью отойти от бремени и восстановиться после родов, незачем её мучить разговорами стоя. Заняв своё место, Найтон взял кубок и откинулся на спинке кресла, выждав продолжительную паузу и сделав глоток красного вина.
- Я помню, что обещал оставить вам детей и с радостью исполнил бы своё обещание, не будь я тогда под влиянием объяснимых эмоций. К несчастью, я вынужден просить пойти на некоторую… уступку. Дочь не имеет даже теоретических прав на титул и никто в здравом уме не станет пытаться ей навредить, ровно как и стараться навредить мне через неё. Я могу отпустить её с вами, как только вы выйдете замуж и покинете город, но сын…, - глаза Андреса на время опустились на кубок. Он разглядывал узоры и инкрустированный небольшой красный камень, сделал ещё один глоток и вновь поднял взгляд. С прошлого «тяжелого разговора» мужчина стал куда более смелым и больше не мешкал, понимая, что, так или иначе, чрезмерная податливость может стать поводом для излишним ссор. Его тон был уверенным и безальтернативным, но, в то же время, достаточно мягким и обходительным. В нём не было прежней теплоты и ласки, какую он мог себе позволить ранее, но таки нотка добродушия и расположения была – эту нотку мог слышать лишь очень ограниченный круг лиц, в число которых Лукреция вошла и останется, если их отношения не будут ухудшаться из-за распрей на почве оставшегося совместного наследия.
- Сына могут и будут использовать против меня – шантажом или угрозой, ему могут навредить, ровно как и мне, - а если герцогу, то и всей Орллеи, которая может стать зависимой от кукловода, дёргающего за ниточки, - Статус бастарда защищает его от посягательств на его жизнь, ведь устранять его из линии наследования нет нужды – его там попросту нет. Но использовать Франческо как инструмент давления на меня, принудить его безопасностью – вполне могут. Я искренне надеюсь, что ваш муж будет достойным человеком, не приемлющий подобного, однако довериться случаю не могу. Сын должен остаться со мной, под моей защитой и присмотром, - пожалуй, самое основное и сложное только что было сказано и продолжать наседать нельзя было. По крайней мере не сразу. Андрес сделал продолжительную паузу, жадно глотая вино из кубка и, допив, подставляя его под графин, дабы Лоренцо долил ещё. От разбавленного вина пьянеть очень трудно, приходится пить как не в себя.
- Понимаю, что вам такое решение не может прийтись по вкусу и вы бы предпочли оставить и дочь, и сына, но обстоятельства диктуют нам иное. У вас будет дочь, которую вы сможете самостоятельно вырасти и воспитать, дать ей материнскую любовь и ласку, а позже, когда она достигнет зрелого возраста, она получит щедрое приданое от меня и сможет выйти достойно замуж, завести собственную семью и найти счастье. Франческо не может рассчитывать на подобное безоблачное будущее, до появления законного наследника некоторые будут видеть в нём угрозу, иные – способ влияния, третьи – хороший способ добраться до меня. Ему будет дарован титул барона, у него будет свой штат прислуги, учителя, наставники и, конечно, охрана. Вам никто не запретит время от времени его навещать и принимать участие в его жизни, он должен знать свою мать и что, невзирая на обстоятельства, он не сирота, - пожалуй, более детально объяснить своё решение Андрес и не смог бы. Можно было бы ещё много слов сказать о том, какую ответственность они, как родители, несут перед своими детьми, как всем приходится жертвовать во благо детей и их безопасности, как важно не проявлять эгоизм и всё в этом ключе, но тут достаточно и сказанного – либо это подействует, либо распинаться обо всём остальном попросту нет смысла.

- Опасность для него всегда будет, - ответил Андрес, смиренно выжидая тот промежуток времени, который потребовался Лукреции для того, чтобы усмирить собственные эмоции и не выдать тираду гнева и ненависти. Герцог понимал свою бывшую супругу, пусть и не до конца, так что своё понимание он старался передать пусть не словами, но взглядом и тембром голоса. Фамильярничать больше нельзя было, но ни Лоренцо, ни дамы, делающие вид, что они не слушают разговор, не могли бы похвастаться тем, что увидели что-то неподобающее, даже если подошли бы в плотную.
- Отсутствие брака, - а точнее его аннулирование, - обезопасило вас и нашу дочь, но не сына. Покуда у меня не появится законный наследник, - на этих словах Андрес отвёл взгляд чуть в сторону и сделал небольшую паузу. Пусть в его словах не было издёвки, насмешки или попытки как-либо иначе задеть бывшую жену, они по прежнему могли пройтись каленным железом по свежей ране, но, в отличие от железа, рану едва-ли заживляли, скорее потрошили.
- Даже мой бастард будет считаться вероятным преемником. К тому же, издревле заведено, что сына обучает отец, а дочь – мать, - едва зримая улыбка должна была как-то разбавить этот момент и сделать его менее разящим, но удалось ли ей – большой вопрос.
- Увы, я не смогу посещать вотчину вашего будущего мужа, зато вы сможете посещать Авелли и видится с сыном так часто, как того пожелаете, - в рамках приличия, конечно. Едва-ли будущий супруг Лукреции будет рад наблюдать за тем, как его новая жена живёт двумя семьями и тем более если будет уделять слишком много времени и внимания ребёнку от чужого мужчины, даже если этот мужчина – герцог. Мужское чувство гордости никто не отменял и Найтон об этом прекрасно помнит, поэтому и надеется, что его слова не будут восприняты слишком буквально, дабы не пришлось говорить горькую правду.
- Конечно, вы вольны оставаться здесь сколько вам будет угодно, - а точнее до того дня, как будет выбран муж и будет сыграна свадьба. Содержание детей и бывшей жены едва-ли падут тяжелой ношей для бюджета герцога, да и сам этот факт пока не вызывает никаких вопросов у придворных, любящих водить слухи и строить домыслы, однако если выбор мужа затянется и начнутся сплети, девушке придётся отправится в Лореншир либо же переехать в поместье своего отца, куда, при всём доверии к графу, Андрес не согласится перевести и детей.
- К слову, о будущем муже, - как же превратна судьба, коль уж заставляет вчерашнего мужа разговаривать с бывшей женой о её возможном будущем муже. Не то, чтобы Найтону было неловко или он испытывал ревность, но разговор в любом случае обещал быть неловким и отчасти неприятным, всё же не ему пристало об этом с ней говорить, но кому ещё? Адриано благородно умыл руки и во всю пользуется чувством вины своего сюзерена, стараясь лишний раз не нарываться на слёзы дочери, а других Лукреция попросту слушать и не станет. Энрико, покинувший западную столицу после совета, скорее пройдётся кулаком по дёснам любимого герцога, нежели будет ему оказывать услугу и рекламировать мужа сестре, поэтому оставался только Андрес.
- Мы с вашим отцом присматриваемся к возможным кандидатурам и один из возможных женихов устроил как Его Сиятельство, так и меня. У этого человека прекрасная репутация, деловая хватка и, надо полагать, он хороший человек. Я многие годы знаю его лично, да и ваш отец был ему некогда наставником, поэтому если все мотивы полагать, что он окажется хорошим мужем, - в отличие от того, кто стоит сейчас перед ней. Эмилио надо будет заплатить герцогу за такую неприкрытую лесть, одной четверти приданого будет вполне достаточно для уплаты услуг, следующая может пройти со скидкой, как только произойдёт первая супружеская ссора.
- Эмилио Бьяджи, граф Кьетширский и лорд-казначей Орллеи, - озвучил имя кандидата Андрес, с небольшим волнением ожидая реакции бывшей супруги. Сразу она ему плюнет в лицо или может это имя ей о чём-то говорит и граф покажется ей вполне приемлемым женихом?

Андрес сделал небольшой глоток вина и опустил запястье на подлокотник, разминая пальцы. Решение было принято и это не могло не радовать его, ведь герцог, несмотря ни на что, ожидал ссоры или чрезмерного противодействия. Лукреция сохранила спокойствие и повела себя так, как того требовалось – большой плюс в её пользу, знак того, что девушка, несмотря на свой возраст, прекрасно осознавала сложившиеся реалии.
- Ваш отец удостоил нас большой чести, приняв наших детей в свой дом. Если с дочерью проблем нет, то с сыном, признаюсь, у меня есть некоторые сомнения. Со стороны может показаться, что Франческо в случае чего может стать удобным инструментом для внутриполитической борьбы – якобы граф Лореншира может объявить своего внука моим наследником и под этим предлогом поднять оружие. Совершенно абсурдные предположения, - чистая правда, поскольку Андрес ещё никогда не сомневался в преданности своего канцлера, ни апрельским утром, когда он прибыл увенчанный слухами о предательстве, ни сейчас, окруженный придворными сплетнями, - Но не реагировать на них опасно. Я не хочу, чтобы мой сын кончил жизнь безызвестным бароном на задворках общества, не имея возможности в будущем внести свой вклад в дело укрепления моего дома и всей Орллеи в целом. Если суд над графом Трэверсом Данквортом признает его виновным, его титулы и земли отойдут мне, а я, в свою очередь, мог бы разделить чрезмерно большой манор на несколько частей и одну из них вручить Франческо. Он станет графом и в будущем сможет помогать своему будущему брату, - Андрес протёр пальцами свободной руки лоб, обдумывая слова, - Но мне бы не хотелось допускать, чтобы в будущем между братьями были возможны конфликты или противостояние, равно как и возможность того, что Франческо используют против будущего герцога Орллеи. Если суд докажет виновность Трэверса и мой сын получит часть Элвершира, он должен стать основателем нового дома. Естественно, сестра графа не может жить раздельно, к тому же, она может стать хорошей партией для укрепления власти Франческо в Элвершире. Если богам будет угодно так распорядиться, я хотел бы, чтобы лордом-наместником будущего манора моего сына и опекуном наших детей был их дядя, - Андрес выждал небольшую паузу, отведя взгляд в сторону, - Артур. Если боги дадут ему дочь, она может выйти за Франческо – такой брак Церковь может одобрить, это прибавит веса новому дому и сделает Клариче завидной невестой, если её невестка будет дочерью графа и принцессы. Будьте готовы к подобному развитию событий и, надеюсь, вы это примете, - Андрес сделал ещё один глоток вина. Бастарды не могут не мешать своим родителям в новых семьях, а, отдав их под опекунство близкого родственника, они оба смогут уделять всё своё внимание своим будущим детям и своим новым супругам. Естественно, расставаться с сыном ему не хотелось, но если благодаря этому Франческо хотя бы отчасти избавиться от клейма бастарда и станет какой-никакой, но ровней, это уже будет хорошо. В конце то концов, он не крестьянского происхождения, оба его родителя благородного происхождения – окромя отчасти отца, чей титул перевешивает этот недостаток – а титул графа и брак с законнорожденной дочерью Артура сделает мальчика ничем не уступающим по родовитости, а кого-то и переплюнет.
- Перед тем, как идти к Его Сиятельству и предлагать этот союз, я и ваш отец хотели узнать ваше мнение относительно кандидатуры графа Бьяджи, вам ведь с ним жить, - с тенью улыбки ответил Андрес, постукивая пальцами по внутренней стороне подлокотника. Не тот разговор, который герцог ожидал иметь со своей бывшей супругой, но таковы были издержки аннулированного брака, виновник торжества должен искупить свою вину, в том числе подобными разговорами.
- Я уверен в нём настолько, насколько сюзерен может быть уверен в своём вассале. Мы с вашим отцом обсуждали и другие кандидатуры, однако Его Сиятельство выгодно выделяется среди прочих, - помимо Эмилио обсуждался и Кайлан Хорнли, и даже Джулиано, граф Морбершира, однако помня о прошлом графа и Лукреции, Найтон счёл подобный союз бесперспективным – не хватает, чтобы израненное сердце бывшей герцогини терзал разгульный образ жизни Джулиано, поэтому под формальным предлогом герцог отказался рассматривать этот вариант, а Адриано и настаивать не стал.
- Как и любой из рассматриваемых кандидатов, Его Сиятельство наверняка захочет существенное приданое, но мы с вашим отцом попробуем умерить аппетиты будущего жениха, уповая на ваши бесспорные достоинства, - улыбчиво добавил Андрес, хотя в уме уже пересчитывал сундуки с золотом, которые граф запросит за этот союз.

Андрес удивился ответом и нисколько не скрывал этого. От резкого ответа его удержало то, что в помещении, помимо них, находились ещё и другие. Заметив выражение лица своего сюзерена, Лоренцо тут же поспешил подойти и предложить налить вина. Усмиряющим взглядом оруженосец старался привести в чувство Найтона, мол, «деликатнее, Светлость». Герцог впился глазами в наглое лицо Лоренцо, более всего желая сейчас отвесить ему затрещину, чтобы выместить хотя бы часть своего возмущения от услышанного. Протянув кубок Андресу, Пацци сделал несколько шагов назад, не сводя глаз с горе-наставника. Тот сделал продолжительный глоток вина, после чего опустил кубок на стол, но не выпустил из рук.
- Миледи, - с фальшивой улыбкой начал Найтон, поглаживая, хотя, скорее царапая узоры кубка, - Наши дети не принадлежат дому Грациани. Решение дать свою фамилию незаконнорожденным детям – очень благородный поступок, но не имеющей практических последствий. Когда я восемь лет носил фамилию матери, я не принадлежал ни ей, ни её семье. И сын, и дочь, - хмурый взгляд герцога намекал на то, что никаких возражений принимать он не намерен, ни от экс-жены, ни от кого-либо ни было, - принадлежат мне. Мало того, что они мои дети, они ещё и мои прямые вассалы и я не намерен устраивать попечительский совет с вашим отцом, вами, с графом Хермшира или с кем-либо ещё. Лишь по причине того, что я не могу уделять им чрезмерное количества времени я буду назначать опекунов для них, но опекун ни в коем разе не обладает каким-либо правом голоса в решении их судьбы, кем бы он не был бы. Вы можете спрашивать вашего отца, но я разрешения ни у него, ни у вас испрашивать не намерен, - стальной тембр голоса очень красочно контрастировал с мягким в начале этой беседы, да настолько, что сам Андрес удивился. Своими словами Лукреция ненароком спровоцировала глубочайшее возмущение, которое стараниями оруженосца вылилось лишь в «серьезный разговор», которых так хотелось бы избежать. Мужчина имеет полноту власти над судьбами своих детей, законные они или нет, ничего удивительного в этом нет и не было бы, зато было бы, если бы герцог решил спрашивать чьего-либо мнения в вопросах будущего своих детей, в особенности – кому поручать или не поручать воспитание своих детей. Артуру Найтон доверял, будущему супругу Лукреции, Бьяджи он будет или нет – не доверял.
- Я не буду удивлен, если окажется, что за всеми этими покушениями и вправду стоит граф Данкворт, как не буду удивлён тому, если к этому приложила руку моя тётя. Казнь первого я легко переживу, но что о Селинде, - Андрес опустил взгляд на время, после чего поднял кубок и сделал глоток вина, - Поскольку обвинение представляет ваш брат, напомните ему о деликатности. Если в ходе расследования всплывут какие-либо доказательства участия моей тёти в этом, он не должен их представлять суду, а должен передать их мне в частном порядке. Правосудие так или иначе свершится, а с Селиндой я разберусь самостоятельно. Насколько я понял, Энрико не в восторге от недавних событий и затаил обиду, но если на предостережение он не отреагирует, тогда можете прямо ему сказать, что я скорее дам преступнику уйти от наказания, нежели стану потворствовать убийству своего родственника. Она всего лишь женщина и даже если принимала какое-либо участие в этом, наверняка лишь по указке своего вероломного супруга, - естественно, Селинда – не та женщина, которая будет безропотно подчиняться мужу, но подтекст должен был быть ясен, герцог суда над своим родственником, каким он не был бы, не станет проводить и скорее отменит всё, нежели даст линчевать тётку, - И когда она прибудет ко двору, прошу выказывать ей надлежащие почести и уважение. Если обвинения подтвердятся и графа Трэверса признают виновным, я хотел бы с помощью Селинды умерить пыл его вассалов и не спровоцировать очередной конфликт на своих землях, - добавил он вслед. Если Селинда будет встречать в Авелли пренебрежительное или неучтивое поведение, едва-ли она согласится помогать племяннику и скорее сама спровоцирует восстание, чем поможет подавить его.
- Да, он обучался у вашего отца и это очередной плюс в сторону графа Бьяджи. Коль вы благосклонны к нему, в таком случае я сообщу вашему отцу и вашем решении и мы приступим к обсуждению формальностей, - формальностей, а точнее приданого и условий. Переговоры по случаю брака ничем не уступают переговорам государственного уровня, с одной лишь разницей – в одних продают мечи, корабли и земли, в другой – женщин. Грубо сказано, но это чистая правда – потенциальный жених хочет получить хорошие деньги и преимущества за счёт брака и в это время как нельзя лучше оголяется меркантильность человеческой природы.