Первым, с чем расправился Генрих, едва за ним закрылись двери гостевых покоев, оказались верхние застёжки дублета. Не взирая на приятную прохладу, царившую в коридорах (хоть сегодняшний день выдался по-летнему жарким, архитектор, возводивший это палаццо десятки лет тому назад, позаботился о том, чтобы солнце не докучало гостям Его Светлости на их половине), воздуха Генриху решительно не хватало. Приходилось прилагать усилия, чтобы протолкнуть его в горло, сдавленное как тесным воротником, так и горечью разочарования. В Андресе. В орллевинцах. В их столице, оказавшей для него тюрьмой. Но больше всего – в собственной несусветной глупости, которая и препроводила Генриха в эту ловушку, услужливо придержав двери, пока вчерашний лорд-регент с блаженной улыбкой законченного идиота глазел по сторонам.
Нельзя было соглашаться. Нельзя. Доверия никогда не существовало в мире, Генрих сам себе его выдумал. Как и Орллея – благовидный предлог для своего предательства. Предательства?.. Из груди Найтона вырвался хриплый, каркающий смех. Должно быть, сейчас за несколько дней пути отсюда точно так же смеётся его дражайший дядюшка Эдвард, которому идея племянника «обелить» запад пришлась не по душе ещё на той стадии, когда была просто идеей. Как он, наверное, сейчас веселится, с высоты своего опыта наблюдая за тем, как Орллея распорядилась предложенным Генрихом вторым шансом, беззастенчиво подтираясь прилагаемым к нему миром в отхожем месте. Ну, или же станет веселиться, когда весть о пленении одного Найтона другим достигнет столицы.
Впрочем, опыт – ещё не лекарство от всех болезней. Не уберёг ведь он Деватри от ареста папского золота, могущего предотвратить раскол церкви и помочь избежать хотя бы этой проблемы… Иногда стоит и рискнуть, что Генрих и сделал, доверившись слову того, кто перестал быть ему братом ещё в тот день, когда заявил о своём намерении надеть корону.
Второй пострадавшей от рук вчерашнего лорда-регента стала расписная ваза, украшавшая резной столик у окна. Генрих хотел всего-то распахнуть его, чтобы впустить в покои побольше воздуха, однако случайно задел вазу локтем, отчего она тут же разлетелась по полу. На шум заглянул стражник, и Найтону пришлось пережить несколько унизительных мгновений, объясняя гвардейцу, что всё произошло случайно, и прося прислать кого-то, кто убрал бы осколки прочь. Вскоре в покои впорхнула худенькая служанка с огромными карими глазами и, стараясь не глядеть на него, спешно устранила последствия спонтанного приступа неуклюжести. Великолепно! Теперь вся прислуга и вся стража этого треклятого палаццо будут считать Генриха неуравновешенной истеричкой! Отчего-то ему было не всё равно, что о нём подумают эти люди. Наверное, воспитание, сообразно которому Генрих Найтон всё ещё оставался принцем… хоть уже и являлся никем, давало о себе знать.
Интересно, почему всё же Андрес заточил его со столь вопиющим комфортом, когда мог указать на любую камеру в своих подземельях? Помнится, с его драгоценным тестем Генрих так и поступил, когда тот оказался в руках лорда-регента…
…«Драгоценный тесть» явился незадолго до того, как солнце скрылось за горизонтом, а расторопные слуги разожгли свечи и водрузили на стол ужин. От еды Генрих отказался, однако его не услышали, как не услышали и в обед. Умом вчерашний лорд-регент Хельма понимал, что нужно бы заставить себя поесть, но после утреннего совета ему даже оливка в горло не лезло.
Ужин медленно остывал на столе, распространяя вокруг аппетитные запахи, когда на пороге камеры для особо почётных приговорённых (на месте иллюзий, от которых Генрих избавился в зале для заседаний, скоро выстроилась цепочка из подозрения, обвинения и приговора) возник Адриано Грациани.   
Вежливый стук, вежливая просьба, вежливое приветствие, вежливый граф – в какой-то момент Найтону даже сделалось любопытно, иссякнет ли этот поток учтивости и если иссякнет, то когда. Должно быть, в роли пленника Грациани задавался тем же вопросом, когда в его камеру заявился тогда ещё лорд-регент со жгучим желанием пообщаться.
«Надеюсь, Ваша Светлость, теперь вы осознаёте что это такое – быть пленником из-за своих же убеждений?»
- В плен меня взяли не из-за убеждения, а по обвинению, Ваше Сиятельство, – словно бы в противовес Адриано, Генрих позволил себе улыбнуться, пусть бы и лишь уголками губ. - Обвинение в организации убийства Вашей дочери. Полагаю, именно об этом Вы желаете поговорить? – Объяснение Андреса, в котором тот выступил едва ли не спасителем своего горе-кузена, могли бы вызвать у Найтона смех, если бы утренний совет орллевинских лордов хоть сколько-нибудь располагал к веселью. Можно подумать, спектакль с разбирательствами помешает им торговать его не шибко умной головой с Хайбрэем, куда Его Светлость вот-вот отрядит послов!.. Не помешает. Но даже если бы и так, подтекст, который граф Лорреншира вложил в свои слова, не соответствовал истине чуть менее, чем полностью. В Хайбрэе взяли под арест того, кто готовил войну (людям Адриано, попавшим в руки Генриха, не были известны детали переговоров с Уоллесами, но для выводов о военном союзе против Хельма хватило и полученных от них сведений), а в Авелли – того, кто пришёл с миром. - Что ж, проходите, располагайтесь, как Вам будет удобно. – По правде сказать, Генрих не искал ссоры, но уж лучше она, чем необходимость на ходу сочинять «мотивы для его злодеяния», за которыми вполне мог явиться Его Сиятельство, но которых у Найтона всё ещё не было и быть не могло.
Однако же и Грациани явился не за ссорой. А зачем тогда? За… компромиссом?
Всё ещё не до конца веря ушам, Генрих вопросительно изогнул бровь. Если Его Сиятельство решил пошутить, шутка не задалась с самого начала. Куда веселее господа орллевинцы шутили с ним утром. До сих пор смешно.
«Поговорим о том, о чем не закончили говорить в Хайбрэе, Ваша Светлость?»
- Почему бы и нет, Ваше Сиятельство? – Пожав плечами, Генрих едва заметно улыбнулся Адриано. Собственно, ему самому было решительно всё равно, о чём говорить. Или молчать. Узники редко выбирают тему для разговора с тюремщиками. Беда в том, что Найтон решительно не помнил, о чём они там не договорили в Хайбрэе… Сам он в тот день сказал Грациани всё, что намеревался.

«И если Вы опасаетесь, что Вас кто-то хочет отравить, то не стоит».
Короткая улыбка, что помимо его воли коснулась губ, оказалась именно улыбкой, а не пренебрежением, до краёв полным подтекста «ну конечно, знаю я вас!». Генриха и впрямь рассмешило подобное заявление, хоть он и разделял его чуть менее, чем полностью. Андрес ни за что не опустился бы яда. Своё решение казнить кузена, коль таковое было им принято, он объявил бы лично – глаза в глаза. Хотя бы во имя прошлого, значительный промежуток которого был у них общим.
- Я не боюсь яда, Ваше Сиятельство, – произнёс вчерашний лорд-регент, окидывая остывший ужин задумчивым взглядом, словно бы давая ему второй шанс соблазнить аппетит. Увы, «чуда» не произошло. Даже странно, учитывая, насколько западное герцогство этими самыми чудесами богато. - Однако после сегодняшнего утра, – вряд ли графу Лореншира потребуется уточнить, какое именно утреннее событие настолько выбило герцога Хайбрэй из колеи, - мне кусок в горло не лезет. Я пытался объяснить это здешним слугам, да вот только они не расположены меня слушать. - «Совсем, как орллевинские лорды. Совпадение или закономерность, которая что-нибудь да значит?..»
«…мне стоило бы оскорбиться, ведь Ваше имя я назвал первым в списке подозреваемых…»
Оскорбиться? Надо полагать, оттого, что герцог Хайбрэй не взял Найтона под стражу (а то и не предал мечу) ещё в Элшире, посчитав подозрения Грациани самым верным доказательством из всех, что только могли быть в этом мутном, словно водная гладь, растревоженная поднятым со дна илом, деле. Пришлось напомнить себе о том, что среди Найтонов никогда не было шутов, а значит и ему не пристало разыгрывать эту маску.
«Давайте признаем, что повод был иной, а обвинение – подложным».
- Что ж, давайте признаем, – легко согласился Генрих, наливая в один из кубков, оставленных на столе, воду из высокого графина. Бутыль с вином стояла рядом, однако Найтон намеренно проигнорировал её. Не из опасения, что ему подали недостойное утончённого герцогского вкуса пойло, нацеженного в самой захудалой таверне Орллеи, но только лишь потому, что ему категорически не хотелось возиться с пробкой. Мелочь, однако вчерашнему лорду-регенту на удивление немногого хотелось в его новой, несвободной жизни, и вино… возможно, вскоре оно займёт место среди этих желаний, но этот день ещё не наступил. Если Его Сиятельство считает иначе, пускай наливает себе сам. В конце концов, пленники не прислуживают за столом тюремщикам, как и герцоги (каковым Найтон всё ещё оставался) – графам. - Надеюсь, леди Грациани в безопасности, где бы она сейчас не была. – И вновь ни слова лжи – Её Светлости вчерашний лорд-регент зла не желал. Ни прежде, ни теперь, когда ему ещё и предстояло ответить за её мнимую смерть. Интересно только, его казнят до или после того, как супруги воссоединятся, объявив всему континенту о счастливом спасении герцогини? Милостивые боги, как же часто начали воскресать люди! Сперва Лестер, следом на очереди Дарион и Лукреция... Интересно, кто ещё в списке?
Но к чему предаваться размышлениям о мёртвых, когда можно поговорить с живыми? Да ещё как поговорить: мирно, почти уютно и нарочито доброжелательно. Ни обвинений, ни насмешек, ни… впрочем, ещё не вечер. Его Сиятельство как раз нарушил затянувшуюся было паузу, обратив таки внимание на вино. Разумеется, Генрих не возражал.
«Уверен, что большинство лордов Хайбрэя согласны с Вашим мнением и вряд ли станут слушать о том, что Вы хотели бы провернуть все мирно».
- Ну разумеется, – сделав глоток из своего кубка, Генрих озадаченно потёр переносицу, пытаясь осмыслить фразу, а заодно и то, к чему его собеседник клонит. - Вернее будет сказать: большинство лордов Хайбрэя как раз таки согласились с моим мнением о том, что проблему между Орллеей и короной можно решить мирно… Можно было решить. Простите, я всё никак не привыкну к… – окинув взглядом свою «камеру», Найтон задумчиво отсалютовал графу кубком, - обстановке. – Вернее было бы сказать «своему нынешнему статусу», однако Его Сиятельство не хуже вчерашнего лорда-регента знает правила этой игры в слова, когда одно на ходу сменяет другое.
«…несогласие лордов подняло восстание, такое может произойти и здесь…»
На что он намекает? Или не намекает, но говорит прямым текстом. На восстание? В Орллее? И кто из соратников, ратующих за «свободу и независимость», станет восставать против герцога, который отверг предложение о мире с Хельмом? Уж не Пацци ли? Или, может быть, Грациани-младший? Ну или же этот… как его?.. Бьяджи? Да нет, уж от восстания подобного рода Орллея защищена.
Тогда Хайбрэй? Ну, северному герцогству сложно будет предъявить претензии своему герцогу, чья самонадеянность привела его в ловушку. Разве что они каким-то образом договорятся с Андресом о выдаче «преступника», дабы расправиться с ним самим. Пара подходящих имён тут же пришла в голову, но бояться этого теперь просто глупо, даже если господа решат сжечь вчерашнего сюзерена заживо. Нет, этого не хотелось бы. Хотя, кто станет его спрашивать?
Так с какой стороны следует ожидать восстания, Ваше Сиятельство? Жаль, напрямую такой вопрос не задашь – посмотрят, как на идиота.
«Но много ли абсолютных тиранов и хорошо ли они заканчивают? Мне неизвестны такие случаи, увы».
Увы?!! К счастью! Во всяком случае, сам Генрих окончил бы эту фразу именно так. Но если граф ищет повод для сожаления… что ж, и такая позиция имеет право на жизнь. Наверное. Хотя ей всё же лучше туда, куда и абсолютным тиранам – в преисподнюю.
«Так скажите мне, почему Вы были уверены, что и Ваши лорды согласятся с Вами во всем?»
Ах, вот оно что! Ну что ж, это просто.
- Уверенность – удел богов, Ваше Сиятельство, я мог лишь надеяться. - «Что и делал, когда принимал решение отправиться в Авелли». - Хельм не желает войны, но и отпустить Орллею не может. Полагаю, Вы не станете спрашивать меня о причинах? - «Хотя бы потому, что я озвучил их на совете, где Вы имели удовольствие присутствовать. Знатно повеселились за мой счёт, Ваше Сиятельство?» Усмешка сделалась шире, против воли окрасившись горечью, и Генрих поспешил запить обиду водой. - Я предложил мирное решение: что Орллее, что Хайбрэю, что Гасконии, и все, кроме запада, согласились с ним. Не единогласно, но большинством. Полагаю, никто из лордов, высказавшихся против войны зимой, не успел изменить своего мнения, когда сошёл снег. Иначе я уже знал бы об этом – дворянство Хельма никогда не состояло из скромников. Ну а если Вы подразумеваете остальные условия: не вижу причин, по которым Гаскония отвергла бы то, что не налагает на неё обязанностей, но даёт права.

«Уверен, что слугам Его Светлости был отдан приказ накормить Вас любой ценой…»
«Хотелось бы мне посмотреть на то, как они намереваются это сделать,» – подумал Найтон, но вслух ничего не сказал. Ему и без того хватает проблем, чтобы ненужной бравадой добавлять себе ещё одну. Какие проблемы могут быть у пленника? Ну, если самого факта пленения вопрошающему мало, можно добавить сюда тревогу за близких, которым ещё предстоит узнать, какой он (не вопрошающий – Генрих) идиот, и грядущую войну между Хельмом и Орллеей, «свободной и независимой».
- Вы правы, Ваше Сиятельство, судить стоит тех, чью волю они исполняют. – Речь об ужине, к которому вчерашний лорд-регент Хельма не прикоснулся? Ну, разумеется, нет. И собеседник это понимает, коль уж сам затронул эту тему. Вскользь. Что ж, такой же и ответ. - Разумеется, пока эти самые «те» в состоянии ответить на суде. В противном случае наше разочарование лишь впустую сотрясает воздух. – «Чарльз, что же ты натворил?.. Настанет ли однажды такое время, когда континент позабудет о твоих ошибках, и я смогу опустить этот щит, что с каждым днём оттягивает руку всё сильнее?» - Но уверяю Вас, я воздам должное здешним поварам, уморить себя голодом – самое нелепое из всего, что может сделать человек. – Смерти Генрих не боялся, если речь шла о его собственной, но и приближать её не было в планах герцога Хайбрэй. Суждено погибнуть? Что ж, пусть небеса (или кузен, который в настоящее время ощутимо ближе богов, как и его воля) сами вынесут приговор.
«Меня несказанно радует Ваше понимание того, что это произошло ради Вашей же безопасности».
С трудом удержавшись от того, чтобы вопросительно изогнуть бровь, Генрих неопределённо пожал плечами. С чего граф Лорреншира решил, будто вчерашний лорд-регент уверовал в эту нелепицу? Только потому, что он не опасается яда в пище? Довольно занимательная логика. Но вряд ли Грациани почтил узника своим присутствием, дабы поупражняться в плетении логических цепочек.
«Проблему Орллеи и Хайбрэя все еще можно решить мирно…»
Вот как? Пожалуй, во всей «свободной и независимой» не нашлось бы человека, который желал этого и вполовину столь же страстно, как тот, кто сейчас внимательно слушал Адриано Грациани, не перебивая его монолога, дабы ненароком не увести «гостя» в сторону, не сбить его с мысли. Весьма интересной мысли. Жаль, припозднившейся к совету.
«Пост лорда-канцлера не уступка независимости Орллеи».
Ну, разумеется, нет. Потому как ни о какой независимости герцог Хайбрэй речи не вёл. Единство – вот то, ради чего он прибыл в Авелли, ну а высокое место в Малом королевском совете должно было дать Орллее понять, что отныне её голос в этом самом едином Хельме будет звучать громко и чётко. Уступка независимости? Неужто, запад так и не понял, что, даже не желая войны, Хельм не пойдёт ни на какие уступки, способствующие расколу? Например, когда орллевинские купцы «внезапно» перестали быть в состоянии оплатить въездную пошлину.
- Вы говорите об уступках, на которые я, от имени Его Величества, не пошёл. Оставим Элшир в покое. Не смотря на то, что официальная версия, которой я буду придерживаться и дальше, заключается в том, будто я хитростью и посулами вынудил леди Вентури принять мою сторону, с Вами сегодня я намерен говорить откровенно. – Что это? Ошибка? В мире без доверия откровенность подобна оружию, который человек сам вручает в руки своему палачу. - Решение войти в состав Хайбрэя исходило от леди Вентури. Она отдавала себе отчёт в том, что даже в этом случае я не могу гарантировать мир на её землях. И в Элшире решение обменять независимость Элшира на независимость Орллеи ради возвращения к истокам также принимала она. Реши Её Сиятельство иначе – мы бы с Вами не разговаривали сейчас. Меня бы даже в Авелли сегодня не было. Как, впрочем, и Вашего сюзерена, который сошёлся бы со мной и моим войском на полях сражения в Элшире. Леди Вентури предотвратила эту войну, предотвратила ценой своего изгнания. Сегодня она находится в Хайбрэе, в безопасности. Уверяю Вас, что графине предоставлены все условия, приличествующие женщине её положения. Но мы с Вами оба понимаем, что путь обратно ей заказан. Разве что, дочери и внуку миледи. – Пусть так. Кто ничем не рискует, тот в принципе не может победить. - К слову, если желаете увидеться с леди Вентури – я не стану чинить Вам препятствий или же мешать Вашему возвращению в Орллею. Разумеется, если к тому времени сам буду… - «…на свободе,» - в столице. Так, оставив в покое многострадальный Элшир, ответе мне, Ваше Сиятельство, какие уступки удовлетворили бы Орллею? Если бы Вы и никто иной ставили условия, что ещё Вы бы добавили к должности лорда-канцлера, усилению власти герцогов на собственных землях и прекращению внутренних войн во имя угрозы извне? В частности, я сейчас говорю о пиратской проблеме. - «Если для Вас она всё ещё проблема».
«Скажите, Ваша Светлость, вы хотите мира?»
- Я ответил на этот вопрос утром, повторю и теперь: да, я хочу мира. Мира и процветания для всего Хельма, не выделяя и не принижая ни одно из его герцогств. Хорошо звучит, не так ли? Жаль, обратить слова в действия будет на порядок сложнее. Но я готов к трудностям, Ваше Сиятельство, готов слушать и слышать. Как лорда-канцлера, так и всякого, кому есть, что сказать. Приму ли я помощь от Вас? Охотно. Как и от всякого, кто пожелает помочь. – Даже если авансом за эту помощь будет ещё одна ошибка. Пожалуй, в аресте всё же есть нечто хорошее: теперь за ошибку Генрих будет платить не Хельмом а всего-навсего жизнью.
Жаркие речи Генриха Найтона едва не опалили его собственный разум. На мгновение или же два вчерашний лорд-регент даже ощутил на губах призрачный вкус свободы, словно бы совсем позабыв о том, что он узник, который, скорее всего, живёт в долг. Но к чему граф Лорреншира задал этот вопрос? В надежде, что Генрих откажется? Но почему? Разочарование, которое герцог Хайбрэй испытал при их предыдущей встрече, вовсе не сделало Грациани прокажённым в его глазах. В особенности, когда на чаше весов мир. Хрупкий, словно стеклянные витражи.

Как понять, что твой противник доведён до белого каления? Он брызжет слюной, в припадке ярости выкрикивая оскорбления в твой адрес и в адрес всей твоей родни до седьмого колена? Хватается за кинжал, рывком вынимая сталь из ножен, сжимает кулаки, а то и бесхитростно бьёт тебе в челюсть? Начинает крушить всё вокруг, усеивая пол осколками и воображая, будто все вместе они составляли череп одной известной вам обоим персоны? Нет, противник просто замолкает, ограничиваясь односложным…
«Довольно».
Ну, а если речь идёт не о противники, а только лишь о собеседнике? Да, пожалуй, так же. Эта грань слишком тонка, оттого её и переступают не по одному разу, меняя полюса с лёгкостью неисправного компаса… ну, или как там называется эта штука, не так давно вошедшая в обиход моряков?
«Что так разозлило Вас, Ваше Сиятельство? Беатриче Вентури или упоминание о ней? Упоминание мной… Чёрт, а я полагал, Вы достаточно хорошо знаете графиню, чтобы пропустить мимо ушей гнусности Пацци».
Чуть склонив голову в знак согласия, Генрих нарочито медленно прошёлся по комнате, поправляя кружевную накидку на прикроватном столике и затворяя приоткрытое в ночь окно. Бутылка с вином перекочевала аккурат в центр стола, кубок герцога устроился поле неё… и только после этих нехитрых манипуляций Его Светлость изволил обернуться к собеседнику, полагая, будто бы дал ему достаточно времени, чтобы усмирить бурю своих неуместных эмоций. Пожалуй, Генриху оставалось лишь перестелить смятую постель, дабы выиграть для графа Лореншира ещё одну десятую часа и навести в гостевых покоях идеальный порядок… вот только некоторые грани не стоит пересекать. Театральщина хороша лишь перед благодарными зрителями. Здесь и сейчас она будет воспринята насмешкой. Ну, или же просто будет.
Равно как и замечание о неоднозначности. Кому, как не Генриху знать об этом понятии всё и даже чуточку больше? К слову, нынешние его покои-камера могут послужить превосходной иллюстрацией, такой, какую не всякому мастеру под силу изобразить на бумаге. Разве что герцогу. Свободной и независимой. Горькая усмешка гримасой скользнула по губам, и исчезла… ровно за миг до того, как взгляды графа и герцога скрестились вновь.
- Не всё так однозначно, – задумчиво повторил Генрих, поправляя манжету, - не всё. – Согласился или опроверг? А чёрт его знает. К счастью, речь вновь пошла о вещах более простых и, в некотором смысле, приземлённых. Правда, матушка, возносившая церковь до небес, с такой оценкой явно не согласилась бы.
Оставить церковные вопросы в стороне?
- Полностью с Вами согласен. – Во всяком случае, так гласит официальная версия. Что до неофициальной… мир, в котором государство не будет вмешиваться в дела церкви, а церковь – в дела государства, слишком идеален, чтобы существовать не то, что под лунным небом, но даже на страницах книг.
Торговые пути и усиление герцогских полномочий так же не нашли у герцога Хайбрэй возражений, отзываясь согласным кивком, а после ещё одним. Только бы удержаться и не позволить себе усмешку, только бы удержаться… и не вспоминать об утреннем совете, на котором было озвучено всё то же самое. Кроме торговли, которую Его Сиятельство совершенно справедливо отнёс к разряду «само собой разумеющегося», да ещё, пожалуй, налогов. С одной стороны корона дала Орллее достаточно времени, с другой – вряд ли граф Лореншира может рассчитывать, что это его «первое время» продлится хоть на день дольше, чем необходимо. Необходимо Хельму. Единому, а не разломанному на части, словно надоевшая детская игрушка. Проклятие, неужели орллевинцы и впрямь считали, что без Хайбрэя и Гасконии им будет проще, а все враги запада растворятся в предрассветной дымке?! Сколько бы боги (или кузен, что в случае с экс-регентом куда ближе, нежели небеса с их обитателями) не отмерили Генриху, он вряд ли сумеет осмыслить эту затею и на смертном одре.
«Что ж, Ваша Светлость, если Вы принимаете мою помощь, то я постараюсь убедить герцога Андреса Найтона провести переговоры с Вами».
- Принимаю, Ваше Сиятельство, – вновь произнёс Найтон, будто бы слова какой-то торжественной клятвы, которую требуется повторить вслед за тем, кому выпало принимать обет, слово в слово. Даже если говорящий и не особенно верит в то, что слова сумеют обратиться в действие. Сами по себе или с чьей-либо помощью.
Надежда умирает последней? Всё верно. Жаль только, что умирает. И очерёдностью тут ничего не исправишь.
«Я задержал посланника на время до прибытия Его Светлости в палаццо. Надеюсь, что этот шанс Вы используете правильно».
А вот это уже интересно. Правда, в том случае, если посланник и впрямь не отправился в путь, а…
«Проклятие, немного веры мне бы не помешало! Ну, или хотя бы доверия. Жаль, взять его пока неоткуда».