Болезнь Эдуарда, о которой лорду-регенту сообщили нынешним утром, по счастью оказалась всего лишь простудой, что Его Непослушное Величество подхватило, сбежав от своей няньки прямиком в дождь. Однако Генрих, не на шутку встревоженный этой новостью, провёл у постели племянника едва ли не целый день, чему Эдуард, успевший привязаться к дяде со всей своей непосредственностью, был столь искренне рад, что пришлось даже взять с него слово не повторять подобных выходок, взамен оставив своё – проводить вместе чуть больше времени, чем прежде. Ну а потом ещё объяснять, почему слово лорда не может быть нарушено, даже если «очень хочется» и «я же только на минутку». Интересно, что сказали бы на это те, кто считал привязанность Генриха к племяннику лишь выгодной игрой во имя своей репутации? Обвинили бы в неискренности юного короля или предпочли закрыть глаза, подобно ребёнку, который верит в то, что невидимое им по определению не способно причинить вред?
У Генриха Найтона была дочь, рождённая горячо любимой им женщиной, однако к маленькой леди Эделайн он не испытывал и малой доли той привязанности, что, к удивлению самого герцога Хайбэрэй, связала его с Эдуардом почище клятвы верности, которой он опутал себя сам. Возможно, именно это злые языки и ставили ему в вину, однако привязанности, как и скорбь, не поддаются объяснению. Скорбь… случись что с Эдуардом, она стала бы последней каплей в чаше с отравленным вином, что протягивала Генриху сама судьба. Смерть – оборотная сторона регентства, которую остальные предпочитали не замечать за блеском власти и одолженного могущества.
Смерти отца, брата и матери, неравный промежуток между которыми истончился в его памяти до одного лишь удара сердца, не оставили ему времени на скорбь. Потеряв первого из них, Генрих вынужден был не сводить глаз со своего брата, занявшего отцовский трон по праву рождения. Никоим образом не оспаривая это право, герцог Хайбрэй всё же не мог согласиться со всеми решениями нового короля – пример Генриха III, воспитывавшего младшего сына в соответствии с собственными представлениями о чести, всё ещё был жив в его памяти. И образу отца брат Чарльз ощутимо проигрывал. Вторая смерть оставила на попечение герцога не только Хельм, но и его малолетнего короля, который куда больше нуждался в утешении, нежели он сам, и в силу возраста всё ещё имел право на слёзы. Генрих не сходился во взглядах с королём Чарльзом и не был близок с ним, как с братом, однако его смерть оставила в след в сердце Герцога. В том самом сердце, которое, казалось, к тому времени уже разучилось чувствовать боль.
Доказательством обратного стало прощание с матерью. В сравнении с нею даже Чарльз казался близким ему по духу, однако эта утрата едва не сломила лорда-регента. И хоть внешне он оставался безучастным (что, к слову разделило двор надвое: одни недоумевали, как мог родной сын вести себя так, словно ему сообщили об отмене охоты ввиду непогоды, другие восхищались тем, как Генрих по их мнению «держал лицо»), смерть Её Величества Изабеллы почти стала той самой соломинкой, которой под силу переломить хребет нагруженному мулу. Почти. Но всё же судьба распорядилась иначе.
В попытке отделаться от навязчивых мыслей, столь тяжёлых, что подле них ему недоставало воздуха, Генрих остановился в одном из пустынных коридоров, через которые проходил путь из покоев короля в… А вот куда именно он направлялся – разом вылетело из головы, стоило увидеть, что коридор вовсе не так пуст, как ему показалось вначале. Яркие краски за решётчатыми окнами столь сильно контрастировали с серыми стенами замка, что поневоле вызывали недоумение, словно праздник, заставший врасплох посреди будней. Однако леди Раленд, кузина Генриха, которую он прежде и не замечал, безусловно, могла бы дать фору всем этим цветам вместе взятым, зайди речь о том, кто сбивает с толку вернее.
Аннабелль Девантри выросла при дворе его матушки – королевы Изабеллы – однако кузены не были близки друг с другом. Из всех детей тётушки, леди Раленд была привязана разве что к Елизавете, с Чарльзом и Генрихом  общих тем у неё не было, ни когда они все были детьми, ни когда выросли и начали отсчёт своим потерям. Так что же изменилось сегодня? Генрих ещё не знал ответа на этот вопрос, однако и уйти, оставив Аннабелль наедине с её слезами, уже не представлялось возможным. Быть может, именно слёзы всё и меняют, особенно если они катятся из глаз, которые прежде всегда лучились счастьем.
Его шагов девушка не услышала. Лишь когда пальцы Генриха коснулись её щеки, стирая дорожку из слёз, Белль поняла, что её одиночество прекратилось. Во всяком случае, здесь и сейчас.
- Поговори со мной, - негромко попросил Генрих, глядя на то, как его усилия сводят на нет всё новые и новые слёзы. Кажется, высушить их будет куда сложнее, чем просто смахнуть со щеки. Однако, не смотря на стремящееся к бесконечности количество дел, грозящих в любой момент обернуться проблемами, Генрих чувствовал, что сейчас его место именно здесь и именно с нею. Сама не осознавая того, кузина Аннабелль плакала за них обоих, прощаясь со всеми, кого они уже потеряли и кого ещё предстоит потерять.