Отзвучали последние аккорды танца и Леттис, очаровательная в тёмно-синем платье с расшитыми серебром молочно-белыми вставками, присела перед ним в реверансе. Улыбнувшись, Генрих склонил голову, благодаря невесту за танец, и предложил ей руку, дабы проводить к «свите», прибывшей из Гасконии несколькими днями ранее. Генрих не любил танцевать, хотя и умел это делать более, чем просто хорошо. Да и его будущей супруге было не до танцев: леди Фосселер присматривалась к двору, а двор присматривался к ней. Прояви она хоть сколько-нибудь не напускной робости, герцог Хайбрэй ни за что не оставил бы Леттис на растерзание благочестивых придворных, источавших радушие, словно ландыши в пору цветения. Однако его леди дала понять, что в её планы не входит наблюдать за жизнью из-за спины лорда-регента. Что ж, оно и к лучшему. Предстоящий брак – союз политический, а не духовный, и чем меньше иллюзий будет питать на сей счёт каждая из сторон, тем с большей вероятностью им удастся избежать того, чтобы он превратился в обузу.
Обменявшись несколькими фразами с несколькими же лордами, встреченными им на пути, Генрих наконец достиг выхода на балкон. Свежего воздуха и уединения ему хотелось в равной степени, а неосвещённая ложа, выходящая на главную площадь столицы, обещала и то, и другое.
Солгала. С площади тянуло дымом от костров, разожжённых в честь праздника, а уединение уже облюбовала себе леди Кристиана Ларно, чей точёный профиль Генрих узнал, стоило расстоянию между ними сократиться на несколько шагов.
- Отчего Вы не веселитесь вместе с остальными гостями короля, леди Ларно? – Официальные приветствия прозвучали ещё в начале бала и теперь гости разве что походя кивали друг другу, предаваясь кто танцам, кто беседам, а кто дегустации разнообразных вин и закусок, в великом множестве приготовленных поварами. Остановившись рядом с графиней, Генрих какое-то время наблюдал за действом, развернувшимся внизу. – Или же Вы находите это представление, – кивком головы он указал на площадь, - более занимательным, чем то, что разворачивается в главном зале? – В его голосе не было и намёка на недовольство, лишь интерес. Искренний, насколько это было возможно.
Словно бы дожидаясь только прихода лорда-регента, кто-то из празднующих под ликующие вопли горожан швырнул факел на помост, обложенный хворостом. В центре помоста виднелась фигура с опущенной головой и руками, связанными за спиною. Длинная рубаха, подпоясанная в талии обрывком верёвки, вызывающе белела в сгустившейся темноте, приковывая к себе взгляд из любой точки площади.
Не женщина. Ведьма. В другое время толпа удостоила бы её града камней, но сегодня никому не хотелось марать руки в чужой крови. Как-никак праздник, торжество праведников над еретиками!..
Между тем огонь, который сперва лишь робко лизнул сухие ветки, почуял свободу, распробовал её на вкус, и метнулся в стороны, беря свою жертву в кольцо. Толпа ликовала, и апогей её ликования пришёлся на то мгновение, когда пламя взметнулось ввысь, закрывая от жадных до зрелищ глаз фигуру в белом. Не было слышно лишь криков самой женщины. Быть может, она была слишком горда, чтобы позволить крику сорваться с обожжённых губ? Маловероятно. Огонь не знает сострадания и всей гордости этого мира мало, чтобы вытерпеть боль, которую он может причинить. Вероятнее всего её крики просто заглушила толпа…
Была, правда, и куда более прозаичная причина, которой горожане на площади сговорились не придавать внимания: горела не ведьма, а только лишь её соломенная копия, безголосая игрушка в людских руках. К сожалению (или на счастье) ни одной ведьмы из плоти и крови церковники на сей раз не припасли, вот Генрих и приказал своей дворне подготовить эту. Не лишать же людей праздника из-за такой «мелочи», верно?.. По губам лорда-регента скользнула улыбка при воспоминании о том, как Его Величество, принявший живейшее участие в судьбе Маргариты, всё порывался бежать к тётушке Елизавете, дабы одолжить одно из её платьев. И пару туфелек. И ленты. И «тот красивый венок с зелёными камушками». Чуть удержали и еле отговорили. А то ведь с принцессы стало бы и одолжить…
- Самайн – день, когда ведьмы сгорают в огне, очищаясь его пламенем, - произнёс герцог, едва крики немного поутихли. Генрих не обращался напрямую к стоящей рядом с ним леди, со стороны вообще могло показаться, будто бы он рассуждает сам с собою. – Помнится, кто-то рассказывал мне, будто прежде этот день принадлежал ведьмам и их богине. Кажется, её звали Агнией… Или Агатой? Вы, часом, не слышали эту историю, миледи?

Признаться, Генрих никак не ожидал подобных слов от своей собеседницы. И отчего-то появилось ощущение, будто бы леди Ларно – тоже. Нет, сперва они сполна соответствовали придворным правилам, в равных пропорциях подмешивая к разговору и свою правду, и ту, которую желал бы услышать собеседник. Графиня извинилась, подкрепив слова улыбкой – формальной и оттого безжизненной, затем изобразила реверанс. Церемонии – вот кому на самом деле принадлежал этот замок, а вовсе не королям, как принято было считать… Странная мысль. Почти крамольная, если учесть, сколь крепко люди его происхождения связаны друг с другом этими самыми церемониями. Уничтожь эту связь – и двор рухнет, подобно карточному домику. Или сгорит, объятый пламенем вышедших из-под контроля эмоций, словно несчастная Маргарита на центральной площади.
Вопрос о том, чего хотелось бы ему самому, застал Генриха врасплох. Ему не часто задавали подобные вопросы с тем, чтобы услышать ответ, продиктованный желанием, а не долгом. Но даже если подобная оказия и случалась, голос долга был слишком силён, дабы голоса иных чувств сумели его заглушить. Хотел бы он оказаться на площади вместо того, чтобы разыгрывать гостеприимного хозяина? Хотел бы отдаться безудержному веселью, вовсе не думая о том, что вслед за сегодняшним днём совсем скоро наступит день завтрашний? Пожалуй…
- Пожалуй, что нет, - ответил Генрих, не без интереса прислушиваясь к себе. – Моё место сегодня здесь и нигде больше. Как, вероятно, и Ваше, раз Вы приняли приглашение на этот праздник.
Наверное, он мог бы ответить иначе. Объяснить, что его присутствие на городской площади было бы не более уместно, чем присутствие святого отца на трактирной пирушке – человек вроде как со всех сторон положительный и достойный уважения, однако шёл бы он… куда-нибудь ещё, в общем, шёл, дабы не портить честным людям веселье своей благочестивой физиономией. Или признаться, что сожжение ведьм – как живых, так и из соломы – никогда не казалось ему хоть сколько-нибудь стоящим развлечением. Рассказать, что его – Генриха – праздники остались далеко позади, в том времени, когда он в них верил… Но слова сами собою слетели с губ, расставляя леди Ларно очередную ловушку, раз уж первую она обошла.
Ловушку? Абсурд. Чего он хочет этим добиться? Признания? Инстинкт самосохранения, присущий каждому человеку, никогда не позволит графине совершить подобную глупость. А если и позволит, что лорду-регенту с её откровений? С инквизицией Генрих ими наверняка делиться не собирался (симпатии к Кристиане определённо перевешивают приверженность методам церковников), разве что собственное самолюбие потешит собственной же проницательностью. Довольно приятное на вкус ощущение, как и ощущение праздника, не смотря на всю свою мимолётность.
Ощущение праздника – последнего в этом году – охватило всех, не взирая на возраст и сословие. Генрих и сам не сумел ничего ему противопоставить, хотя вряд ли во всём герцогстве нашёлся бы человек с наименьшим количеством поводов для веселья, чем он сам. Однако с леди Ларно Самайну так и не удалось совладать. Вопреки его воле она оставалась безучастной как к королевскому балу, так и к представлению, разыгранному у его стен. Словно бы всё это – и праздник, и платье – ей навязали. И роль, которую графиня вынуждена была играть, с каждым ударом сердца тяготила её всё больше. А ещё утомляла. До поникших плеч, опущенных ресниц и слов, которых леди Ларно не смогла бы себе позволить в любой другой день.
Или же не Самайн тому виной, а его – лорда-регента – компания? И давний разговор в библиотеке. Жаль будет, если это окажется правдой, потому как симпатия, которую герцог испытывал к этой женщине с того самого дня, как леди Ларно открыто озвучила ему свою просьбу не навязывать ей новое замужество, никуда не делась. Смелость и люди, отмеченные ею, импонировали Генриху столько, сколько он себя помнил. В мире, где решения принимают только мужчины, лишь безусловно отважная женщина решилась бы на такой разговор. Ну а что до того, что он якобы использовал леди в своих целях – так разве люди только тем и не занимаются?.. Нет, Генрих не станет мстить, забирая назад данное леди Ларно слово, просто… жаль. Даже очень.
- Костры, зажжённые моим братом, ещё горят. И жар, идущий от пламени, силён настолько, чтобы сжечь дотла не только Хайбрэй, но и весь Хельм… По Вашему этого не достаточно? – Произнёс он, глядя прямо перед собой, но больше не замечая ничего из происходящего на площади. Горечь, против воли окрасившая слова сарказмом, отдавала болотной водой, пить которую может быть не просто противно, но и смертельно опасно. - Или же я настолько похож на Чарльза, что Вам на миг показалось, будто бы говорите с ним? – Быть может, это неверно и даже оскорбительно по отношению к памяти брата, но ровняться на него лорд-регент не был настроен ни сегодня, ни когда-либо вообще. И любое сравнение с Чарльзом, коих, по счастью, в последнее время ему доводилось слышать крайне мало, оставляло заметную вмятину в броне из напускной братской любви. Генрих ненавидел в себе подобную слабость, как, впрочем, и все слабости, которые он мог бы простить другим. Другим. Не себе.

Переменчивость людских суждений поражала воображение Генриха Найтона задолго до того, как он стал лордом-регентом и испытал её на собственной шкуре. Ещё утром человека могут превозносить до небес, восхваляя его за доблесть и мудрость, к полудню первая обращается жаждой крови и власти, вторая – приравнивается с коварству, а на закате дня утренний герой и вовсе смотрится злодеем, чьи непомерные амбиции стоили тысячи жизней, а несусветная глупость потребовала едва ли не большую плату. Сперва юный принц недоумевал и изводил вопросами своё окружение, однако вскоре снисходительные взгляды «умудрённых опытом» стали чересчур утомительными даже для Его Любознательного Высочества. Осталось смириться, принять, как данность, и застолбить себе место в числе немногих, чьи взгляды не зависели от положения солнца на небосводе. Правда тогда Генрих и помыслить не мог, что роль героя-злодея уготована судьбой и для него. Был ли герцог Хайбрэй готов к этому? Пожалуй, его готовность к регентству была и того больше, однако… Смирился. Принял, как данность. И даже почти научился делать вид, будто пересуды ровным счётом ничего для него не значат.
Сегодня одни из тех, что ещё вчера клялись ему в верности, отсчитывали дни до мгновения, когда руки Генриха окрасятся кровью Эдуарда, дабы с облегчением заявить «Я знал, что так и будет» и поскорее включиться в увлекательную забаву: кто первым сядет на многострадальный трон Хельма. Помнится они трое – Чарльз, Генрих и Елизавета – играли во что-то подобное, когда старший брат ещё не успел стать достаточно взрослым для детских забав, а младшая сестра – научилась не только ходить и бегать, но ещё и громко верещать, распугивая старших и заставляя нянек страдальчески морщиться. Генрих уже и не помнил, кто выигрывал чаще. Наверное, количество побед было более-менее равным (победный клич Елизаветы приносил плоды не меньшие, чем его проворность или сила Чарльза). Но все они уже выросли, а игры, выходит, не изменились. Хотя, чему удивляться? Дети ли взрослых, взрослые ли детей – одни копируют забавы друг друга, адаптируя их к своему возрасту и положению.
Другие же из недавних друзей недоумевают: почему регентство до сих пор не перешло к лорду-канцлеру? Воля Чарльза, как и его мотивы, оказались забыты давно и прочно, а то и вовсе подменены противоположными. В самом деле: какой может быть спрос с мёртвых? Как теперь доказать, что говоря «красное», Его Величество на самом деле не имел в виду «синее»? Абсурд? Вовсе нет, лишь представители достойнейших домов Хельма.
Ну а леди Ларно, выходит, ждёт от него войны… с Фйелем, с Орллеей, с еретиками, да с кем угодно. Понимание этого пришло позднее, когда разговор вышел уже на иной виток, но улыбка всё же скользнула по губам лорда-регента. Интересно, все эти лорды и леди понимают, что даже захоти он совершить все ожидаемые ими злодеяния, не осилит и половины, прежде чем очередной утренний герой обрушит свой меч на его голову? А если понимают, то что им важнее: война или корона, водружённая на его – Генриха – голову?
Во всём этом чудился какой-то скрытый мазохизм, однако герцог Хайбрэй пока ещё не до конца разобрался, кому принадлежит это пристрастие, выходящее за рамки здравого смысла: его окружению, которое жаждет ошибок, даже если в результате они ударят и по ним, или же самому Генриху с его юношеским максимализмом, который лишь казался безвозвратно утраченным в прошлом.
Впрочем, леди Ларно всё ещё оставалась на окутанном тьмой балконе. Довольно грубо отвечать молчанием на её слова, в особенности, когда они коснулись суждений.
Она заявила о своих правах, вернее об отсутствии оных. Лукавство. Собственное мнение – одна из немногих ценностей, что всецело принадлежит человеку. Не существует пыток, способных заставить кого бы то ни было, сколь бы слаб духом он не был, думать иначе. Разве что говорить и даже клясться. А этикет – лишь молчаливый ратник на границе между мыслями и словами. Неусыпный страж, не обладающий правом позволять или запрещать. Только стеречь от посягательств с обеих сторон доверенную ему границу.
Синица и журавль – присказка старая, как мир. Вот только толкуют её, как правило, иначе, предпочитая журавлю маленькую вёрткую птаху. Она ближе, она понятнее, она беззащитнее и честнее… Честность – вот то, чего недоставало Генриху в этих стенах куда более верности и нерушимых клятв. Однако ни золотом, ни посулами её не купишь, а угрозами – не выбьешь. Остаётся лишь самому делать первый шаг навстречу, а принесёт ли он плоды, и какими на вкус они окажутся – решать лишь собеседнику. Крайне неверный способ, не правда ли? Ставить на кон всё, не рассчитывая получить взамен ничего… Порой лорду-регенту казалось, что именно сейчас, именно сегодня он делает это в последний раз. Но всякий раз наступало завтра со своим собственным «последним разом».
Откровенность, необходимая этой ночью куда больше воздуха… каждое слово, адресованное леди Ларно, было пропитано ею, а взамен стена из плотно подогнанных кирпичей этикета, отчуждения и даже опасения. Несправедливо будет винить графиню за столь блестяще организованную оборону и да будет Отец-Создатель ему свидетелем в том, что Генрих и не собирался этого делать. Но когда же мир, в котором он вырос, успел стать таким? Или же не мир, но королевский двор? Впрочем, двор к переменам не способен…
Графиня Дарингшир ни разу в жизни не говорила с королём, лорд-регент, напротив, делал это с завидной регулярностью, раз за разом рискуя во имя откровенности.
«Они верны мне. Большинство, во всяком случае. Но лишь твоё имя приходит на ум, если речь заходит о безусловной честности. И даже твоя верность не вызывает у меня вопросов… но как же тогда вышло, что ты не со мной, Генрих, чёрт бы тебя побрал?!»
Голос Чарльза звучал так, словно бы смерть не стояла между ними. Помнится, тогда Генрих не ответил, лишь пожал плечами и отвернулся к окну. В прошлом осталось множество ошибок, однако эта была одним из лидеров его – Генриха – списка. Молчание, которым можно было бы поставить точку в нынешнем разговоре, не пошло бы ни в какое сравнение с нею, однако пополнять список ещё одной, пускай и незначительной, ошибкой лорд-регент настроен не был.
- Вы сами установили границы своих прав, графиня, или же кто-то сделал это за Вас? Положение? Этикет? Слова слишком хрупки, чтобы повлиять на первое, а что до второго – я не вижу тут никого, кто стал бы предъявлять Вам претензии в преступлениях против этикета. Совсем недавно Вы задали мне вопрос… позвольте переадресовать его Вам. Где бы хотели оказаться Вы, будь в Вашей власти исполнить любое своё желание? О том, чего Вы не желаете, мне известно, однако об обратном я не имею ни малейшего представления.
Солжёт? Уйдёт от ответа? Возможно. В конце концов, таковы правила, которые Генрих ненавидел ещё с детства.

Генрих ничего не ответил на шпильку об Альбионе, и даже не подал виду, насколько забавной она показалась. Ему уже говорили нечто подобное в прошлом, разграниченном регентством надвое. Однако в настоящем всё больше людей видели в нём героя иных сказок. Или же не героя – злодея. И леди Ларно, укорявшая в обратном, казалась герцогу пришелицей из тех несуществующих краёв не меньше, чем он ей.
Графиня сетовала на то, что сама судьба не предусмотрела для неё прав, кроме лишь одного – подчиняться. Пожалуй, на это герцогу нечего было возразить.
Мир, о котором говорила графиня, и впрямь принадлежал мужчинам. Множество дорог было открыто им, а право выбрать любую ограничивалось лишь долгом перед семьёй, в которой богами определено было появиться на свет. Политика? Путешествия? Воинское дело? Искусство? Наука? Торговля? Церковь? Пожалуйста, почему бы и нет?.. При всём при этом даже жениться не обязательно, достаточно лишь передать имя своему бастарду, чтобы твой род прервался тобой. У женщин же перспективы куда как скромнее. Либо ты жена и мать, либо шлюха. Можно ещё выбрать служение Господу, однако этот путь отчего-то привлекает куда меньшее количество женщин, нежели первый и даже второй.
Вот только сам Генрих спрашивал леди Ларно не о столпах общества, известных ему ничуть не хуже, а лишь о мыслях. В крайнем случае – о словах. Она же, в свою очередь, коснулась его брака. Странный разговор. Ни о чём и обо всём одновременно. Наверное стоит прервать его какой-нибудь светской банальностью и вернуться к гостям… Вот только кто из них сумеет в полной мере разделить с ним эту необычную ночь?
- Моя невеста, безусловно, мой выбор. – Отчего-то ему сложно было назвать Леттис Фосселер своей супругой, хотя их брак и будет заключён буквально со дня на день. Леди Гвиннбрайр была невозможно далека от него, и лишь Создатель ведает, сумеет ли Генрих однажды испытать к ней что-то, хоть отдалённо похожее на чувства к Тамиле? – Что до привязанностей, то с каких пор они стали непременным условием, чтобы признать выбор состоятельным? Кто-то предпочитает эмоции, кто-то – то, что должно… Мы все в той или иной степени следуем правилам, леди Ларно, однако я ещё не встречал человека, кто подчас не позволял бы себе отступить от них хоть на шаг. Прежде за Вас решали брат или муж, и я солгу, сказав, будто считаю такое положение вещей в корне неверным. Вот только сейчас всё иначе. Вы свободны от их воли. Причём, свободны настолько, чтобы связать меня обещанием самой выбрать свою судьбу. Зачем оно Вам, графиня, коль скоро Вы опять выбираете неукоснительное следование правилам?
Меж тем леди Ларно продолжала удивлять герцога. Посетовав на то, что вопросы у него, видите ли, слишком сложные (интересно, а как в таком случае она оценивает свои собственные?..), графиня пожелала друзей. Причём не просто друзей, а непременно настоящих. Улыбка коснулась губ Генриха и он уже почти воскликнул «Ну так чего же проще?»… однако слова комом застряли в горле. Альбион, упомянутый леди Ларно, внезапно перестал казаться ему ничего не значащей подначкой этой загадочной женщины, так не похожей на всех, кого ему доводилось знать. Она пожелала друзей, но сделала это так, словно просила о чуде – притягательном до умопомрачения, но категорически невозможном.
Друзья. Пожалуй, это слово каждый человек узнаёт одним из первых в своей жизни. Не взирая на сословие и черты характера, которыми наделяют боги по своему разумению, каждый стремится назвать кого-то своим другом. И чем больше будет этих «кого-то», тем лучше: больше друзей – меньше одиночества. С возрастом понятие дружбы претерпевает изменения. И если вчера друзьями казались все, с кем объединяли совместные игры, уже сегодня в их числе остаются лишь те, с кем роднит образ мыслей и интересы. Однако это ли определяет настоящую дружбу?
Быть может, графиня права и фэйри действительно подменили младшего сына Генриха III в колыбели, вручив людям заботу о своём младшем принце, однако сегодня Генрих Найтон готов был назвать друзьями лишь тех, кому мог доверить прикрывать свою спину, не опасаясь после обнаружить в ней кинжал. Тех, кому мог открыть свои мысли и чаяния, не боясь, что уже завтра они станут достоянием общественности или же будут переданы тем, для чьих ушей не предназначены. Тех, кто останется с ним рядом, когда весь остальной мир отвернётся… Да уж, пожелание леди Ларно и впрямь из разряда чудес.
- Настоящих друзей? – Переспросил герцог, пробуя эти слова на вкус. Немного терпкости, в меру сладости и крепость, искусно вплетённая в букет. А ещё послевкусие – мимолётное, словно солнечный блик на стекле. – Знай я, где они водятся, непременно выследил бы парочку и для Вас. Но до тех пор, пока эти охотничьи угодья остаются нам недоступны, приходится выбирать из тех, кто находится рядом. Или же Вы считаете, что и этот выбор принадлежит кому-то кроме?   
Задержав на графине внимательный взгляд чуть долее, чем допускалось сотней придворных правил, Генрих обратился к действу на площади. Искры от костра по-прежнему устремлялись навстречу ветру, с воистину детским азартом играющему ими, однако фигура Маргариты растворилась в пламени без следа.
- Сегодняшняя ночь обойдётся лишь одной жертвой, а чего они потребуют завтра? – подумал Генрих, лишь мгновением спустя понимая, что его мысль прозвучала вслух.

Недоверие сменилось вызовом, что вспыхнул в глазах графини подобно пламени, в котором уже сгорела одна ведьма. И столь внезапная перемена ошеломила Генриха, приковала его к месту вернее любых слов. Ещё недавно Её Сиятельство была задумчива и даже грустна, рассуждая о кострах и границах. Казалось, что у праздника по обе стороны дверей нет ни малейшего шанса найти отклик в её сердце. Казалось… вот только вызов, зажегший огнём её глаза, никак не вязался с образом леди, покорившейся своей судьбе едва ли не с рождения.
Огонь. Он продолжал пылать на площади и, отражаясь в глазах этой женщины, так не похожей на всех, кого герцогу доводилось знать прежде, разгорался в разы сильнее. Казалось, стоило лишь протянуть руку, чтобы он охватил и Генриха, карая его за все грехи разом, и вместе с тем обещая свободу – абсолютную и безусловную, всепоглощающую, словно лесной пожар. Словно заворожённый, лорд-регент сделал шаг вперёд. Риск сгореть казался ничтожным в сравнении с тем, что обещал колдовской взгляд этой женщины, а значит…
…Наваждение схлынуло столь же внезапно, как и наступило. Огонь погас, оставляя герцогу пустой балкон и аромат духов Кристианы – смутно знакомый, но вместе с тем не поддающийся разбору на компоненты. Графини не было. Она ушла мгновение тому, взяв с него молчаливое обещание дождаться. Вслед за этим в памяти всплыли и остальные слова.
Сейчас проверим. Но что, и главное как?.. Ответ не заставил себя долго ждать, как, впрочем, и леди. Ну а догадка пришла и того раньше. Догадка невозможная, бессмысленная и даже в чём-то безрассудная… но вместе с тем – единственно верная.
«Идёмте туда, к ним.»
Взгляд лорда-регента ещё лишь устремился к площади, а маска уже скользнула в руку, да так скоро, словно бы обладала своей волей, своим разумом. Кто знает, может, так оно и есть? В конце концов, ночь Самайна – особенная ночь. Но маска… Нужна ли Генриху ещё одна к его и без того обширной коллекции? Нужна. Хотя бы потому, что все прежние – отражения его лица, которое можно открыть лишь за этой – ненастоящей. 
- Идёмте, – надев маску, Генрих протянул руку – графиня покорно вложила в неё ладонь.
Гости по-прежнему были заняты друг другом, и исчезновение герцога и его спутницы прошло мимо них. Возможно, уже завтра Генрих останется крайне недоволен подобным ребячеством, возможно, придёт в ужас, осознав, что на другой чаше весов – расположение Фосселеров, испытывать которое уже даже не ребячество, а чистой воды безумие. Возможно. Но завтра.
Выскользнув из зала (невозмутимый камердинер ответит потом его невесте, что лорду-регенту просто-таки необходимо было отлучиться по делу), они спустились по боковой лестнице, предназначенной для слуг. Один коридор сменялся другим и наконец из-за поворота показалась неприметная дверь. Несмотря на маску, караульные мигом опознали «ворона»: карты веером разлетелись по полу, а сами стражники вытянулись в струну.
- Открывай.
- Но, Ваша Светлость… – старший из них красноречиво указал глазами куда-то за спину лорда-регента. Будь там охрана – дверь уже распахнулась перед ними, но леди в алой маске на охрану и близко не была похожа.
- Открывай.
Три оборота ключа и гул людских голосов ворвался в коридор, подобно волне, штурмующей трюм корабля за несколько мгновений до того, как утащить его под воду.

Праздник снаружи, так не похожий на праздник внутри ошеломил Генриха куда больше, чем он ожидал, ввязываясь в эту авантюру. Жар и дым от костров, безудержное веселье от людей, бесконечность он небесного купола, куда стремилось и первое, и второе в заведомо обречённой на провал попытке заполнить собою всю столицу, весь Айгоршир, весь Хайбрэй и весь Хельм.
Деревянная кружка, возникшая словно бы по волшебству в руках леди Ларно, перекочевала в руки Генриха с вызовом, который молодая женщина и не думала прятать ни за интонациями, ни за маской. Неуместно решительная для леди, которой на роду написано являть собою образец кротости и благоразумия. Неуместно искренняя в своих словах и желаниях, нарушающий разом с дюжину правил что этикета, что хорошего тона. Неуместно своя в мире, лишь формально принадлежавшем лордам, но отвергающем их с багажом из титулов и условностей…
…Так в преисподнюю уместность! Да и правила – туда же! Ночь Самайна – особенная ночь, принадлежащая старым богам, что в своём последнем порыве щедрости разделили её с людьми.
Его Светлость не привыкли к такому? Не привыкли, но от того хмельной напиток показался Генриху куда вкуснее, нежели все те, что ему доводилось пробовать раньше. Многолетняя выдержка, изысканные букеты? К чему они, когда эта ночь сама по себе совершенна?..
Едва последняя капля была выпита им, кружка исчезла из рук, повинуясь той же магии, на которую способна лишь толпа.
- Если миледи привыкла к подобным напиткам и подобным… – слов для того, что происходило вокруг них, попросту не нашлось, и Найтон лишь развёл руками, надеясь, что Кристиана подбёрёт их вместо него, - то я завидую Вам.
Зависть. Недостойное, низкое чувство, вызывающее ассоциации со слабостью? В другие дни так оно и есть, но только не в этот. Самайн – эхо минувшего времени – без труда перевернул мир с ног на голову, а его обитатели… те, что поспешили вскочить на ноги, мимоходом отряхнув платья, веселились на площади, а те, что чинно вышагивали по паркету, ставшему потолком, не желая замечать – насколько же это нелепо, остались в замке. И слова Кристианы о том, кто умеет веселиться, а кто нет, пришлись как нельзя кстати. Ещё один вызов, леди Ларно? Извольте!
- Я бы не спешил списывать нас со счетов, – голос герцога утонул в какофонии звуков, причудливым образом сплетающихся в песню, однако она услышала, не могла не услышать. Хотя бы потому, что в хороводе Генрих и Кристиана оказались рядом. Рука об руку, как и при побеге из замка, ставшего вдруг бесконечно далёким, словно бы оставленным в прошлой жизни. Не его. Не для него. Не с ним.
Танец (ну или как ещё назвать вот это самое, чему без остатка отдаётся толпа?) не входил в число тех, которым обучали тогда ещё младшего принца, однако люди вокруг подсказали и ритм, и движения. Знакомые и забытые. Безумный танец, безумная ночь и безумная Кристиана…
Кристиана. Лишь повинуясь её руке, Генрих вырвался из хоровода, чтобы глотнуть воздуха, пропитанного дымом и хмелем. Вопрос, заданный леди Ларно, не сразу достиг разума, но когда это всё же произошло, волна удивления захлестнула Его Светлость. Ведьма? Признаться, Найтон и думать о ней забыл.
- Свободе, миледи. Той, что лишены и мы с вами.
Свобода – кажется, там, в прошлой жизни, они уже говорили об этом. Вот только что? Вспомнить бы…

Когда Генриха попытались оттолкнуть с дороги, многолетняя выучка взяла своё прежде, чем разум осознал происходящее, и на ногах Найтон устоял ценой короткого шага в сторону, то есть практически даром. Все, кто в разные годы обучал Его Светлость военному ремеслу – будь то мечи, стратегия, конный бой или рукопашная – сходились в одном: если ты упал, бой проигран. Без условий и без второй попытки. Следовательно, устоять на ногах (ну, или удержаться в седле) становилось первоочередной задачей. И лишь потом – сделать всё для того, чтобы на земле оказался противник. Как в прямом, так и в иносказательном смысле. Впрочем, здесь и сейчас довольно будет прямого.
В любой другой день и в любой другой час, даже если бы их дорогам довелось пересечься в одной точке, в головах этих парней вряд ли зародилась бы мысль о том, чтобы затеять драку с лордом-регентом. И дело даже не в том, что Айгоршир любил одного из последних Найтонов, а герцог с лихвой платил своим людям за эту любовь благополучием и справедливостью. Даже в условиях последних лет, далёких от идеальных примерно настолько, насколько и Фйель – от Тиля. Судя по физиономиям, рядом с которыми не хватало пометки о сумме вознаграждения, людям подобного толка всё виделось исключительно по-своему. По другую сторону закона вообще многое видится иначе… Но даже на той стороне затевать драку с рыцарем (маска и дорогой камзол вполне наводили на мысль о благородном происхождении, а лорд, который не был бы рыцарем… нет, и такое безусловно имело место быть, однако разве в таком случае он сунулся бы на городские улицы в одиночку?..) в соотношении меньше, чем четверо против одного – самоубийство чистой воды. Последним (по списку, но не по значимости) препятствием на пути к такого рода знакомству стала бы охрана, повсюду сопровождающая лорда-регента за пределами замка (даже притом, что герцог превосходил каждого из своих стражей и ловкостью, и мастерством). Та самая, от которой Генрих сбежал нынешней ночью самым вероломным образом.
Горячительные напитки из расчёта демоны-знают-сколько на одного (тот ещё эликсир смелости!) и недостаток информации сделали своё дело, потому как колоритная компания из двоих мордоворотов предъявила свои права на леди Ларно. Двоих ли? Цепкий и внимательный взгляд герцога прошёлся по людям, что окружали их. Все были заняты исключительно собою: кто-то пил, кто-то танцевал, кто-то уже валялся у стен, с лихвой отведав и того, и другого. Нет, точно двое. Во всяком случае, пока.
Меж тем один из новых знакомых решил перейти от стадии комплиментов (весьма сомнительных, однако стоит ли удивляться?) к стадии более решительных действий и потянулся к Кристиане. Однако рука его мало того, что нащупала пустоту, так ещё и была перехвачена в районе запястья, чтобы мгновением спустя и вовсе оказаться вывернутой за спину.
- Приношу Вам свои искренние извинения, милейший, – ровным тоном произнёс герцог, пока его «собеседник» ловил ртом воздух, верно полагая его панацеей от боли. Хорошо хоть не заорал, привлекая к себе внимание. Впрочем, в таком гвалте орать надо было исключительно громко, - однако, вынужден ответить отказом. Леди не нуждается в Вашей компании, и я бы категорически не рекомендовал навязываться ей, – чувствительный толчок вернулся к несостоявшемуся партнёру по танцам, и тот растянулся на земле, аккурат под ногами своего приятеля. - Полагаю, мы поняли друг друга, господа, и сейчас вы пойдёте своей дорогой, а мы…
Но договорить герцог не успел – с маловразумительным воплем на него бросился второй верзила, бесхитростно метя кулаком в лицо. Отклониться в сторону и скорректировать траекторию его движения – аккурат на ближайший стол в качестве оригинальной закуски к пиву – не составило труда. Зря, наверное, поскольку реакция празднующих могла вылиться в…
- Хромой, ты совсем того?! Или тебе вторую ногу сломать? – Детина, по размерам и интеллекту не уступающий тому, с кем уже свёл знакомство лорд-регент, сгрёб того в охапку, не взирая на недовольство соседей.
- Как бы я тебе чего не сломал! – Изловчившись, Хромой схватил со стола кружку и уже почти замахнулся на своего оппонента, как вдруг на него обрушился удар справа. Видимо кому-то не слишком понравилось, что ему в лицо выплеснули пиво, хоть и отменного качества. Соседу слева тоже что-то пришлось не по душе и…
…В общем, не могла бы. В другое время Генрих остался бы понаблюдать за вспыхнувшей дракой, а то и поучаствовать (отличная разминка, а главное – честная), но не когда рядом с ним была леди, которую стоило препроводить под защиту замковых стен. Пока она не приглянулась кому-то ещё.
- Миледи, Вы пользуетесь популярностью, что ничуть не удивляет меня, однако… не изволите ли убраться отсюда вместе со мной? – Рука герцога сжала ладонь Кристианы, однако почти сразу же её пришлось и выпустить: кавалер леди Ларно под номером один поднялся таки с земли и сфокусировал взгляд на Его Светлости. Пришлось укладывать обратно. И только потом они наконец скрылись в лабиринте улиц, буквально перед самым носом у солдат, которые понабежали наводить порядок, нарушенный их же герцогом.

Отредактировано Henry IV Knighton (2016-06-19 16:21:59)

Она смеялась. Смеялась тогда, когда любая другая поддалась бы страху, а то и панике (и не важно, какое соотношение искренности и игры составляло бы эти эмоции). Казалось, леди Ларно и впрямь развеселило безумие, охватившее горожан, увлечённо мнущих друг другу бока, или же… безумие охватило её саму. Строгое траурное платье и маска, скрывающая лицо – единственное, что в те минуты роднило эту женщину с леди: изящной, чопорной, манерной. С той, которой ей и полагалось быть по праву рождения в дорогом, выкованном из традиций и имён славных предков, мире. Обрядить Кристиану в платье попроще, отнять шпильки, удерживающие локоны в замысловатой причёске, маску и перчатки, и даже те, кто знал её прежде, не поручатся за то, что перед ними ни одна из тысяч горожанок, празднующих ведьмовскую ночь…
…А то и ни ведьма – сестра той, сожжённой около часа назад. Пламя костров отбрасывало причудливые блики на белоснежную кожу, глаза сияли лихорадочным блеском, тонкие губы вызывающе алели, словно по ним щедро мазнули кровью, а смех – торжествующий, дерзкий, немыслимый – рвался ввысь. Наперегонки с искрами. Наперегонки с душами. Наперегонки с посулами отомстить и вернуть мир во власть старых богов.
Наваждение продлилось всего ничего и схлынуло с очередным ударом сердца. Однако, если верить совсем уж старым историям, которые вопреки всему рассказывают детям их ничуть не более молодые няньки, любая магия имеет свою цену. Даже та, которая не успела случиться. Вынырнувший из ближайшей подворотни детина сгрёб Кристиану в охапку и деловито потащил её куда-то, перекинув на плечо. Вероятно, он видел, чем заканчиваются попытки завязать знакомство с дамой по правилам местного этикета, и решил не тратить время что на болтовню, что на… хмм… комплименты. Да уж, будь леди Ларно ведьмой, Инквизиция могла быть спокойна: с таким-то талантом притягивать неприятности еретичка уморила бы себя сама, не вынуждая святых братьев тратить на суды и костёр хотя бы один медяк!
Свобода, говорите? Ну, ну. С трудом подавив ироничный возглас «Леди Ларно, куда же Вы?!», Генрих бросился следом, частью огибая, а частью отталкивая с дороги возмущённых подобным дезертирством горожан. Впрочем, массовые драки потому и называются массовыми, что там всё равно, кого, как и чем. Личные счёты в такой толпе сводить бессмысленно: пока доберёшься до кредитора, ему уже зубы выбьют.   
- А ну-ка поставь её наместо, – приказал лорд-регент, заступая дорогу верзиле и юбкам леди Ларно, из-под которых виднелись стройные лодыжки. - Живо.
Хмыкнув, новый кавалер Кристианы вознамерился пройти мимо Найтона, а то и сквозь него, но ощутимый тычок в грудь заставил его передумать. Бесцеремонно стряхнув свою ношу прямо на мостовую, он довольно красноречиво засучил рукава и замахнулся, как и предыдущий «соперник» Генриха, рассчитывая закончить драку одним ударом, которого прямо-таки требовала наглая физиономия выскочки, взявшего моду лишать праздника добрых людей. Однако, выскочка ударил первым, а затем ещё и ещё раз, и верзила обиженно замолотил кулаками по воздуху, пытаясь одновременно утереть кровь, хлынувшую из сломанного носа. Любого другого эти удары уже свалили бы с ног – не даром тогда ещё принца обучали кулачным боям и хитрым приёмам, не зацикливаясь лишь на том, что должно уметь рыцарю – а этот даже и не думал покидать изысканное общество. И что теперь прикажете делать? Не браться же за кинжал из-за того, что перебравший хмеля дурак ошибся с выбором дамы?   
Помощь пришла неожиданно, да и не к лорду-регенту. Один из тех, кому не досталась Кристиана несколькими минутами ранее, выбрался из толпы и, сфокусировав на Генрихе взгляд симметрично подбитых глаз, швырнул в него пивной бочонок (много позже Его Светлость искренне будет недоумевать, как вообще можно добросить подобный метательный снаряд?) и… попал. Правда, не в Найтона, а в его противника. Судя по тому, как верзила закатил глаза и рухнул на мостовую, едва не задавив леди Ларно, бочонок был полон доверху.
Поняв, что божественный напиток пропал даром, непрошенный союзник заметно погрустнел. Как и все свидетели этого невозможного броска, гурьбой навалившиеся на бедолагу не иначе как в расстроенных чувствах. Сочувственно покачав головой, Генрих протянул руку Кристиане, помогая подняться.
- Пожалуй, на сегодня с нас свободы довольно, как считаете?..
Свобода, о которой он говорил, здесь и сейчас противопоставила себя порядку. Желал ли герцог навести порядок что на площади, что в головах этих людей: всех, без исключения? Пожалуй, нет. Первое утихнет так же, как началось – само собою. Городская стража лишь направит поток вышедшей из берегов реки в прежнее русло, однако лишь сама стихия сумеет унять себя. А второе… даже если бы это вдруг стало возможным, лорд-регент и то не стал бы вмешиваться.
Этот мир, хоть и был частью столицы, частью Хайбрэя и частью Хельма, жил по своим законам, о чём наверху то и дело порывались забыть. Лорды не могут затеять драку просто потому, что им хочется почесать кулаки. Необходимо прежде выбрать причину. Благородство, долг, чья-то поруганная честь… Вариантов много, но настоящий вряд ли окажется в числе озвученных.
Здесь настоящими были все. И причины, и люди. Лишь он – в маске, которую пока что не вправе снять. Даже на одну единственную ночь в году.