Хвать! Ладошки смыкаются, заключая в плен недальновидного жучка. Леди прикладывает руки к уху и вслушивается: «жужужужу». Да, букашка, мне сейчас не легче, чем тебе. Капкан пальцев раскрывается, и ошарашенное насекомое секунду тормозит, а потом пулей срывается ввысь. Элен провожает его долгим, печальным взглядом.

Прошел год со смерти Анны Свон. Но год это для всех, для младшей дочери – это триста шестьдесят пять дней, наполненных болью, превозмоганием и трудом. И не смотря на то, что пятнадцатилетняя девушка вошла в обязанности хозяйки, всё – всё в поместье Хайгарден – стало другим. Будто даже стены взяли на себя ношу – напоминать своей немотой об былых днях и утраченном смехе ещё молодой женщины. Их матери.

Джозефа Элен теперь видит нечасто. Вернее, видеть то видит, но толком поговорить им не удается. За семейными трапезами дети обычно молчат, избегая взгляда отца Уильяма. После того, как тот опозорил их семью, признал бастарда, юная леди перестала его уважать. А после нескольких бурных вспышек гнева и вовсе побаивается.

Шаг, девушка переступает вырытую горку – вот садовник Остин расстроится – опять к ним наведалась кроты. Из сущего любопытства Элен заглядывает в темный лабиринт, но кроме перекопанной земли ничего не находит. Даже света в конце тоннеля… К слову, бродить в одиночестве ей осталось недолго. Молодая графиня пропустила урок по геральдике, а, значит, совсем скоро сюда набегут служанки и мастер, осыпающий упреками. «Юной госпоже не пристало пропускать занятия без уважительной причины!» И, поди ему докажи, что нахлынувшая тоска – не уважительная причина? Тем более в такой радостный, яркий день, когда, кажется, оживает всё!

Можно было бы пойти на могилу матери, припасть к холодным камням, прошептать им всё, о чем наболело на сердце. Но Элен не видит необходимости в этом ритуале. Ей, кажется, что леди Анна не там: зарытая в землю, неподвижная, с остановившимся ходом зрачков. А здесь – повсюду! В блеске молодых листьев, просвечивающих желто-салатовым. В щекотке травы, хватающей за щиколотки. И даже в том самом «жужужужу», пропетом недальновидным жучком…

Девушка спускается к озеру, круглым зеркалом мерцающим среди деревьев, и опускает руку в леденящую воду:

- Если на свете существуют русалки, пусть они меня заманят в свои сети. Я буду беречь эти места, навеки став озерным духом...

Что за глупости? Каблучок женской туфельки испуганно отступает назад, и, оказавшись на зыбкой размытой почве, едет вниз. Его хозяйка – юная рыжеволосая прелестница – округляет глаза в беспомощной попытке устоять, и чуть не падает в ледяную воду. Спасает мужская рука, резко выдергивающая обратно. Нет, Джозефу обязательно всегда появляться так неожиданно?

- Знаешь что?! – в лазурных глазах ни капли благодарности, лишь бесконечное возмущение женщины, которую застали за чем-то личным и сокровенным. Элен высвобождает ладонь и пытается самостоятельно вскарабкаться на безопасный берег. Однако, земляные холмы не спешат поддаваться, сбиваясь в комья под всё теми же злополучными каблучками.

- Если когда-нибудь ты изменишься до неузнаваемости, я всё равно пойму, что это ты по одной лишь фразе: «что за глупости, сестра?» - всё это девушка произносит, продолжая свои тщетные попытки. При этом умудряется передразнивать ломающийся голос молодого Хайгардена. И она ведь права! Ведь чем бы ни была занята леди – сбором гербария ли, написанием сонета, да даже просто ревизией кухни, на которую она, как будущая хозяйка любит заглядывать, брат всегда одергивает её фразой: «что за глупости?».

Ей всё-таки удается вскарабкаться на кручу и, остановившись, юная леди, наконец, имеет возможность взглянуть на своего обидчика. Сверху-вниз. Взлохмаченная черная макушка, темный камзол и повзрослевшее, хмурое лицо. Как давно она не рассматривала Джозефа вот так – открыто и просто. Вся злость вдруг растворяется, как те круги на воде, и девушка примирительно опускает руки. Она закусывает губу, раздумывая – говорить правду или приврать – и, наконец, отвечает:

- Я прячусь здесь от учителя. – ну, давай, отругай её снова! Обвини в безответственности! Как будто Элен сама не знает, что поступает гнусно, водя за нос пожилого ментора. Но она больше не может быть той пай-девочкой, которой хотела её видеть мать, не может находиться в доме, когда по нему слоняется их новоявленный бесцеремонный «брат» Уильям: «почитай мне сказку», «почему Джозеф не хочет драться со мной на деревянных мечах?», «где папа?». А тот самый «папа» ходит мрачнее тучи, срывая на юной леди злость за то, что она якобы не может занять ребенка. Да пусть он подавится абрикосовой косточкой этот чужой ребенок!

- А ты что здесь делаешь? – Элен щурит глаза, вдруг осознав, что старший тоже сейчас должен корпеть над научными трудами, а вместо этого разгуливает где ни попадя и сталкивает своих сестер в воду, грозя сделать явью мечты о русалках. 

- Графу это не понравится. – серьезное, а, главное, куда более тихое замечание. Называть владельца поместья «отцом» девушка перестала ровно после трагической смерти Анны.

- А, главное, даже если наши учителя вдруг захотят заступиться за нас и объявят, что сами отпустили с занятий, это не остановит его от рукоприкладства. Он озверел после… - «смерти матери» - хочет сказать Элен, но так и замирает на полуфразе.

Отредактировано Helen Higarden (2016-05-09 22:24:44)

Что-то истинно хайгарденовское – безжалостное, резкое – вдруг скользит по нежному личику девушки. Ветер подхватывает полы шелкового платья, заставляя безвольную ткань биться в трепете перед его властью:

- Хорошо, иди. – ни секундного колебания, ни мольбы в глазах. Простые слова, сильные, словно толчок в грудь. Если Джозеф решил таким образом покончить с самодурством отца, если терпение иссохло, пусть уходит. Она бы могла сказать – что его поступок тот же побег от реальности. Такая же глупость, как все её гербарии, мифические рассказы и сонеты. Просто более грубое их воплощение, но… не говорит.

Верит ли она, что Джозеф, действительно, способен на то, чем грозится? Пожалуй. Элен даже готова помочь ему – собрать вещи, отвлечь слуг, принять на себя гнев хозяина Йелоншира. Вот только даже если брату удастся умчать в чужие земли, если у того получится смириться с болью и совестью, что червем закопошится в сердце, тот не обретет желаемого. Кем он будет для всех, узнавших его историю? Ослушавшимся сыном. Волком-одиночкой. Струсившим наследником без наследства.

- Ты вправе сам решать, тебе же не шесть. – не сдержалась, яд издевки чуть портит изящную линию губ. Юная девушка задается вопросом – что ей мешает сейчас же закончить разговор, зашагать к замку в гордом одиночестве. Любовь ли? Надежда? Фамильное упрямство? Или то, что они слишком похожи с Джозефом. Возможно, даже больше, чем тому кажется:

- Если же ты спрашиваешь, чего я хочу, то я желаю, чтобы ты, как можно скорее, стал графом. – признание, равносильное убийству отца. Назойливая огненная прядь падает на лицо, но леди стремительно заправляет её за ухо. Произнесенное - её жестокая идея, терзающая не первый день, мечта о дне, когда старший брат станет властителем угодий. Элен верит – он не потерпит, чтобы имя их матери пятнали позором. Чтобы доброе наследие предков чахло в руках их озлобленного и сломленного виной родителя. И пусть, пусть они ещё не до конца повзрослели, пусть в их головах остался детский флер, пусть груз ответственности, что ждет молодого лорда неимоверно тяжел, они есть друг у друга. В их жилах течет одна кровь - отличная от той, что подпитывает жизнь незаконного бастарда. Они два осколка одного целого - брат и сестра. И это уже очень много.

Хрупкая леди дарит Джозефу серьезный, торжественный взгляд, а затем высвобождает запястье из плена мужских пальцев:

- Я знаю, что сделаю. – всполох взметнувшихся локонов, запах примятой, весенней травы, – Элен быстро припускает к дому.

Отредактировано Helen Higarden (2016-05-22 19:45:25)