Сердце, что сорвалось с цепи, барабанит по ребрам верного четвероного друга где-то под ногами. Тело ходит ходуном, ноздри разрывают воздух, глаза испуганно смотрят вперед. Слабеющее тело, соскользнувшая рука, а потом только боль, резанувшая сразу все тело, и куски земли. Везде. Всюду. Ах да, еще кровь, багряная, осыпает длань земную.
Звон, надоедливый, раздирающий то ли ухо, то ли голову. Мужчина хмурится, ежится и кусает губу, сильно-сильно. Немного отрезвляет. Неслышный стон. Звон все заглушает. Только земля и звон.
Проходит чуть меньше вечности, и чуть меньше пол минуты, глаза распахнув, беглый слышит стук копыт и крики. Все плывет. Невесомость и тяжесть смеются, пляшут, то даря ощущение полета, то пришпоривая к тропе. Холод проникает внутрь, выталкивая теплоту и еще что-то важное, действительно важное.
Веки тяжелеют, но засыпать нельзя. Поднеся к лицу ладонь, укусил себя за палец. Ничтожно больно, почти неощутимо. Из уст вырывается смачное ругательство. Собравшись, откатился к краю тропы. Толкнулся дальше. Шипя, покатился вниз по небольшому склону и закатился в небольшую ямку. В спину врезались мелкие камни. А струя чистой воды поделилась свежестью и подарила еще один кусочек благоразумия и воли.
Те, что гнали знатного и богатого человека, как оленя на охоте до отчаянья, пробежали мимо. Вслед за черногривым товарищем. Увел их, друг четвероногий, не по прихоти, не из благородства душевного. Просто увел. И милорд мысленно слал ему благодарность.
Кое-как поднявшись, сделал пару шагов и упал на колени. Глаза закрываются, а тело не слушается. Оно никогда не было мужчине опорой. Держась на заговоре, уговоре себя самого, он встал и пошел. Нет, пополз, но через пару метров, спрятавшись за вековым дубом, окончательно свалился. Веки опустились. И сознание тоже опустилось в беспроглядную тьму.

Робкое и в то же время настойчивое прикосновение. Тело поддается назад. К земле.
Теплота чьих-то рук пробуждает, отрезвляет, вытягивает из дна души. Слух ласкает звонкий девичий голос, в коем то страх проскользнет, то удивление промелькнет. Чувства витают где-то рядом. Живут, притаившись в листе, в пробежавшей по кроне белке и в чудной девчушке, серьезно смотрящей на раненного мужчину.
Захватив воздух, снова начал кашлять и меж тем, кажется, стонать.
Слово вымолвить не выходит.
Слабое ржание на фоне. Топот копыт. Страх змейкой, проскользивший в сердце, вызвал дрожь и, пихнув, заставил раскрыть глаза.
Перед взором лишь буйство красок. Разноцветные пятна: коричневый, рыжий, красный, синий и все поглощающий зеленый. Влажный гладкий нос уткнулся в плечо, а потом шершавый слюнявый язык прошелся по лицу. И мужчина улыбнулся одними глазами. На иное – сил не осталось.
Верный друг вернулся. Он всегда возвращался.
Ухватившись за узду, попытался вытянуть тело из пучин слабоволия и непослушания, но ничего не вышло. Чуть приподнявшись, через секунду уже был в грязи.
Мужчина знал, рядом человек. Нужно попытаться попросить помощи. Но он не просил. Не из высокомерия. Просто не хотел тратить остатки сил на слова. Выбраться, выжить и вернуться. К народу, к близким, к дочери – домой. Хотелось выругаться, как вшивый пират с самого вшивого суденышка.
Граф не любил, когда все идет не по плану. Именно в таком случае, все шло к чертям собачим. А сейчас все было и того хуже. Но подняться надо.
Подняться.

Тихий мягкий голосок, шепот оробевший доносится до туманного сознания, чуть подстегивая мысли и чувства. Стиснув зубы еще сильнее, мужчина молча оперся на девичье плечо, смутно понимая, что может сделать больно, чай далеко не пушинка, совсем не пушинка. Да только сил ни на что не хватало, не говоря уже о заботе о ближнем своем. И все же в глазах его была грустинка, совестно графу за столь пренебрежительное отношение, пусть и вынужденное.
Ухватившись за гриву, стал подтягиваться. Вышло, сел в седло. Его заслуги тут было не так много, как хотелось бы. Мерная, даже чересчур аккуратная поступь. И будто нарочно притихшее сердце совсем рядом.
Незнакомка, смелая и добрая, что тут же кинулась на помощь неведомо кому. А ведь наказание за промах сулит ужасное. Кроткое отважное создание, спрятанное в гуще леса. Деревья словно чуть ниже нагибаются рядом, желая листвой прикрыть, а звери, поводив ушами, сопровождают обеспокоенными блестящими глазками. Гармония, взаимопомощь и красота. Лес и все живое в нем дышало свежестью и естественностью. Умиротворение проникло в уставшую душу не молодого графа.
Жесткая шерсть, пот, стекающий по бокам, и пальцы, запутанные в черной гриве.
Мужчина напрягся и попытался проронить одно единственное слово. И ему даже показалось, что получилось. Получилось поблагодарить своих спасителей.
Но ему лишь… показалось.
Ни одно слово не потревожило покой леса.

Будто ледяной водой окатили в позднюю ночь. Эмилио, ведомый то ли проделками Морфея, то ли хворью, подскочил на месте. Но боль в следующую же секунду остудила пыл господина. Прошипев что-то, свалился на солому, слишком жесткую и неудобную для человека, привыкшего к шелкам и перинам. Колется. Везде колется. Но в этом чуть покосившемся доме не было место роскоши и капризам. Девушка, тонкая и натянутая, как струнка, отдала ему свою постель. Прикрыв веки и на мгновенье - другое представив на соломе хрупкую фигурку, сложившуюся клубочком, граф улыбнулся, легко-легко, почти невесомо, и солома вдруг повеяла уютом и теплом.
Расслабленный граф, оперившись руками на шершавые стены, стал медленно подниматься. Мышцы напряглись и, расшалившись, чуть поиграли. Застой им не по нраву. Кажется, стоит только прислушаться, и отовсюду потоком нахлынет умильное ворчание. Не часто их граф баловал нагрузками, ой не часто.
Прохрипев и поругавшись, таки поднялся, но привычно выпрямится во весь рост и гордо вздернуть не смог. То ли дело в ранении, оставленном на память разбойниками, то ли в противоестественности титулов и статусов в глухом лесу, признающем лишь равенство и братство. Ан нет, звери ведь не равны. Есть хищники и есть запуганные кролики. И все же природа всякого одарила то талантом каким, то лапами сильными, то шкуркой, меняющей цвет.
Боль никуда не исчезла, но притупилась и напоминала о себе глухими далекими протестами, вызывая ухмылку. Рана была обработана, да и до того талантливо, что графу оставалось только гадать, как сюда попал одинокий гений и кто оного обучал. В голове созрела мысль забрать к себе травника, да только какое право он имеет решать чужую судьбу?
Скрипнула дверь, на пороге показалась уже знакомая девчушка.
— Благодарю от всего сердца. Теперь в долгу я у вас, добрый человек. Скажите, чего душе угодно, все постараюсь исполнить, — будучи человеком долга и слова, иначе Эмилио не мог.
Все еще держась за стену, отвесил полный искренней благодарности поклон.

Девушка испуганно вздрогнула и тут же опустила взгляд. У неё в ладонях кусочек жизни, теплый и согревающий, горит и светит, чуть теплится, переворачивается и смотрит так доверчиво, так мягко и открыто, совсем как… младенец, только пришедший в этот грубый, но прекрасный мир. Она словно не замечает его. Или это чудо внутри сокрыто? Мужчина хмурится, не от злости или чего похожего, просто силится понять, что не так сделал и как подойти к зверьку очаровательному, доброму, но пугливому и осторожному. Как показать, что друг он, не враг. И никогда уже врагом не станет, ибо иначе себе уже не простит. Смог преодолеть гордость, но не прогнал высокомерие и официальность, чуждые лесу. Надо быть… проще? Да. Но как? Он привык по-другому, его воспитывали так. Иначе было лишь однажды, но война не признает титулов, она беспощадна ко всем, перед её лицом, как и перед лицом смерти, рядовой и генерал равны.
Дабы не пугать больше и о себе позаботится, осторожно опустился на колкую солому. Всполошил немного, поерзал, но через минуту-другую успокоился, втянул аромат трав и выдохнул, искренне улыбнувшись. Перистый ветерок, игриво перелетая с угла в угол, строил рожицы и скакал, совсем как неугомонный мальчишка. Свет же, снисходительность на себя натянув, с важным видом работает, да глазом одним за ветром-братом приглядывает, в жилые дома стучится следом, радуя люд простой, по его указке живущий.  Просто, легко на душе. И в тоже время как-то скованно.
— Я… она была так близко. Снова. Слишком близко, словно насмехаясь, заглянула в глаза, да одарив самоуверенной усмешкой вечной победительницы, скрылась, — слова вырвались наружу, прихватив оттяпанные куски души, души мудрой, но не умеющей прощать себя. Чужие промахи, чужие ошибки принимает как данность, свои не отпускает. Слишком странное описание смерти, даже не уточнил. Знает, что собеседница поймет? Надеется на это? Или просто отпустил себя хоть на мгновенье, позволил говорить открыто о своих сомнениях, слабостях и тревогах? — Я был напуган. Не хотел умирать. Я хотел жить. Да, жить.
Прикрыл ладонями усталое осунувшееся лицо. Говорить открыто. Говорить от души не так просто. Особенно таким, как он – молчаливым, скрытным, подозрительным. Ему трудно доверится, слишком часто он видел предательства, слишком часто слышал ложь и откровенную лесть. Человеческая тьма окутала его, маленького забитого мальчишку, вечно пытающемуся кому-то что-то доказать. Но это осталось где-то позади. Здесь, вдали от интриг и власти, было так спокойно и умиротворенно. Глубоко и жадно вдыхая эту свежесть, он собирался с силами, чтобы закончить свою маленькую исповедь.
— И я знал, что меня ждали. Есть люди, которые во мне нуждаются, и в которых я нуждаюсь. Но больше всего, сильней всего было эгоистичное желание жить несмотря ни на что. И… — запнулся, ком в горле. Сглотнул, открыл лицо и, отпустив все, улыбнулся. — Мне дали еще один шанс. Еще один. Спасибо, что спасли. Я действительно хочу как-то отплатить. Помочь чем-то. Не от того, что не люблю в долгу оставаться, хотя это так отчасти, а потому что чувствую непреодолимое желание выразить ту благодарность, что поселилась в сердце. Но я не нахожу слов. Да и слова мне кажутся слишком мелкими и нелепыми по сравнению с этим чувством. Я хочу, но не знаю как. Простите.
Шепчет, потом резко повышает голос, а потом снова шепчет. Чудак, не иначе. Доброта коснулась его нахмуренного напряженного лица, ласково провела ладонью по потной холодной щеке и, нежно улыбнувшись, растворилась в необъятном мире.