Со дня заключения сделки (Генрих мог биться об заклад, что орллевинка считала, будто заключает её по меньшей мере с дьяволом) прошло около недели. Семь дней – не слишком большой срок по меркам людей, а уж по меркам мироздания и вовсе один удар сердца. Сердца, что пытались остановить вопреки воле герцога Хайбрэй… Нет, не так, вопреки воле лорда-регента Хельма. А это могло означать лишь одно: с играми пора завязывать. Хватит. Люди не желают понимать нехитрых правил, а играть вслепую – занятие для дураков. Впрочем, а как ещё назвать тех, кто не желает принимать уступок, норовя оттяпать руку, дающую их, по локоть? Даже экс-герцогиня Орллеи худо-бедно, но научилась соблюдать правила, так почему у остального Хайбрэя с этим такие проблемы?
Вопрос, который Генрих задавал себе на протяжении всех семи дней, с каждым разом звучал всё более риторическим. Что ж, по-хорошему не вышло. Значит, выйдет просто по его. Уж для этого-то послания семи дней хватило с лихвой. А ещё – для подготовки. Оставался всего один – завершающий – штрих, и… Впрочем, недооценивать этот штрих было бы большой глупостью, учитывая его неуравновешенный характер, воистину безумные идеи и длинные волосы цвета меди и пламени.
Леди Грациани. Прежде, чем взяться за ручку двери, ведущей в угловые покои, Генрих невольно сделал глубокий вдох. Отец-Создатель, если эта девчонка осмелится вмешаться в его планы, он просто-напросто замурует эту чёртову дверь, «позабыв» её внутри! Собственноручно. Последняя встреча герцога Хайбрэй и экс-герцогини Орллеи прошла на удивление мирно, но вспоминая те, что были до неё… Нет, лучше не вспоминать, а то так и тянет послать кого-нибудь за строительным раствором и кирпичами.
- Добрый день, миледи, – нарочито дружелюбно поприветствовал Генрих обитательницу угловых покоев, стараясь не замечать, каким волчонком она глядит на него. Пускай глядит, как вздумается, лишь бы рта не раскрывала. Ведь как известно: молчание – золото. А если речь идёт о Лукреции Грациани, молчание – целое состояние, в котором помимо золота ещё и россыпь драгоценных камней всех форм и размеров. - Прекрасно выгля…
Однако комплимент, который Генрих намеревался сделать рыжеволосой, дабы нанести опережающий удар тщеславием в самое сердце её ненависти, оборвался на полуслове. И дело не в том, что комплимент оказался фальшью и женщина, для которой он был предназначен, вдруг оказалась его недостойна… Скорее уж она оказалась слишком, неожиданно, даже лучше, чем просто…
- Оденьтесь, леди Грациани, – всего нескольких мгновений Генриху хватило и на то, чтобы оценить все плюсы стройной девичьей фигурки, и на то, чтобы вспомнить об условиях их престранного договора, и на то… чтобы взять себя в руки, напомнив себе, кто перед ним. Ещё миг, и в глазах герцога Хайюрэй проскользнула насмешка. Не над орллевинкой, а над ситуацией. Выбрав себе стул и усевшись на него в привычной манере, Генрих вновь перевёл взгляд на рыжеволосую. Забавная… Если верить вздёрнутому носику, она чувствует себя победительницей?.. А не рановато ли? Особенно притом, что девочка, взявшаяся играть с ним в эту игру, даже толком не выучила собственных правил. Что ж, значит придётся ей их напомнить. - Должен признать, на сей раз Вы выглядите куда соблазнительнее, чем прежде. Отрадно видеть, что я не продешевил, заключая нашу сделку. Вот только она оговаривала несколько больше, не правда ли? – Губы Генриха дрогнули в усмешке. За свою жизнь он повидал достаточно обнажённых женщин, чтобы не сходить с ума при виде ещё одной, словно голодный, которого щедрым жестом приглашают отобедать за королевским столом. - Ваши желания, – взгляд скользнул по бедру, словно лаская его дыханием и губами, - здесь не имеют никакого значения, – взгляд подымается выше, к линии груди: небольшая, но аккуратная, что вполне соответствует представлениям Генриха о красоте. Вполне, отчего Его Светлость, словно сосредоточившись на своём воображении, прикусывает губу. - Только мои. Когда я захочу и как я захочу, помните, Вы ведь просто игрушка? – О да, в игру, что затеяла леди Грациани, будучи уверенной в своей неотразимости, можно играть и вдвоём. И касаться её тела можно издалека. Одной наготы мало, чтобы свести мужчину с ума. А вот женщине её бывает достаточно, чтобы вспыхнуть под искушённым взглядом. Таким, который не делает себе труда шаг за шагом рассказать ей о том, что может случиться с ними… но лишь по его воле. - Я уже говорил, что мне нравятся ухоженные женщины. И Вы услышали. – Теперь, даже будь рыжеволосая облачена в платье и укутана в дорожный плащ, она всё равно, что раздета перед его взором. Понимает? А если да, то как поступит теперь? Рассчитывая накинуть поводок на шею герцога, она запуталась в своей ловушке сама. - Пойдём дальше: мне не нравятся доступные женщины. Получать просто так – скучно. Я привык добиваться… Надеюсь, Вы и это услышали? – Молчание, окутавшее покои экс-герцогини изнутри, заставляло воздух дрожать словно от жара костра – столь опасного в своей близости, что ещё немного и он вспыхнет, принося в жертву пламени все жизни, что окажутся под рукой. - Что ж, а раз так, то давайте пройдёмся и по остальным моим желаниям. Впрочем, их не так уж и много, и среди них – ни одного невыполнимого. Вы уедете отсюда, леди Грациани. Вместе с сыном – не трудитесь напоминать мне условия нашей сделки. Думаю, Вы уже и сами поняли: столица никогда не примет Вас, здесь Вы и Теодор не будете в безопасности. У Вас будет дом, будут слуги, будет охрана – кстати, надеюсь, Вы не станете усложнять им жизнь, пытаясь сбежать? Видите ли, охрана – это именно охрана, а не конвой. Но попытаетесь сбежать – они им станут. Не для Вас, для него. Вы ведь меня понимаете?

Оделась. Изобразила покорность. Ну и чёрт с ней! Казалось бы даже ничья в столь непростой партии должна была принести удовлетворение, но вместо этого Генрих мог чувствовать только глухую ярость. Хотелось встать со своего места, подойти к орллевинке и как следует встряхнуть её, чтобы рыжие волосы затухающим было пламенем взметнулись вверх, а все глупости янтарными бусинами порванного ожерелья разлетелись по полу, задорным перестуком извещая мир о том, что их прежняя обладательница чудесным образом излечилась от своего безумия. Но, увы, нить, которая держит их вместе (и бусы, и людей, запертых сейчас в угловых покоях), всё ещё слишком крепка. Даже если за кинжал взяться – всё равно не поддастся.
Создатель, ну чего она добивается? То ненавидит так яростно, что того и гляди вцепится в горло зубами, то готова переступить через унижение, только бы затащить в свою постель… Нет, Генрих Найтон решительно ничего не смыслил в женщинах, точнее в том, что может творится в их очаровательных головках! Оттого мысль о том, что всё это – две стороны одной монеты, просто не могла придти в его собственную голову. А осмелься она – тут же была бы поднята на смех. Ненависть – многогранное чувство. Вот только на свою беду (или же счастье?) лорд-регент слишком мало знал и о нём, чтобы распознать преломление света на самой непростой, даже на взгляд искуснейшего ювелира, грани.
Идиотская игра в условия… Ну вот на кой он в неё ввязался? Никакого желания к вдове брата Генрих, понятное дело, не испытывал, только усталость от неожиданно глубоких и страстных чувств рыжеволосой (ненависть, разумеется, речь идёт лишь о ней, всё время о ней), с которыми непонятно, что теперь делать, и горечь из-за того, как всё в итоге вышло. Видят боги, защищая вдову Андреса и его ребёнка, Генрих не искал для себя выгоды. Напротив: он рисковал. Рисковал своим положением, своим будущим, жизнью в конце концов (впрочем, последнее – маловероятно, разве что у доброго дядюшки нервы сдадут). И всё ради чего? Ради того, чтобы эта девушка, которая ненавидит его от всего сердца, могла жить и растить не только сына, но и эту свою ненависть. Да уж… ну и кто из них более безумен? Вопрос на тысячу золотых.
Однако игра начата, правила оговорены и даже приняты худо-бедно. А значит, придётся в неё играть.
- Больше ничего, – поколебавшись мгновение, Генрих позволил себе улыбку. Как немногим ранее позволил проигнорировать вопрос касаемо сопротивления. Да и есть ли в нём смысл? Можно подумать, леди Грациани и без подсказок мало сопротивляется. Здравому смыслу, правда, но здесь и сейчас это не имеет значения. - Вы отправитесь в путь уже завтра. С Вами поедет пара горничных, нянька и кормилица для ребёнка.
Его зовут Теодор? Что ж, пусть так. Вот только произносить имя вслух означает привязываться, а привязываться к этому малышу – непозволительная роскошь, которую Генрих не мог себе позволить. Как не мог позволить его матери отравить разум пока ещё младенца своей ненавистью ко всему сущему и своим видением прошлого. Приукрашенного раз этак в триста. Но об этом позднее. И леди Грациани не посмеет отказаться. Таковы правила, которые орллевинка повторяет про себя, цепляясь за них, как за опору для своих чувств. Ну или же чувства. Того, что заменило ей все остальные, доступные под здешним небом.

С тех пор, как состоялся их последний разговор, явственно отдающий безумием и нелепой игрой по вроде бы одинаковым правилам, прошло чуть менее полугода. Жизнь текла своим чередом (подбрасывая сюрпризы, рядом с которыми порой меркла даже непостижимая фантазия экс-герцогини) что в Хайбрэе, что в небольшом поместье в паре дней пути от столицы. Охотничьи угодья королей, на территории которых оно и располагалось, в последние годы пользовались удручающей непопулярностью среди знати. Впрочем, вряд ли леди Грациани (по официальной версии вдова некоего купца с трудно запоминаемым именем) страдала от невнимания к своей персоне. Во всяком случае, в докладах, что Генрих получал и бегло просматривал пару раз в месяц, не было ничего, что наталкивало бы на подобную мысль. Или же Её Теперь Уже Не Светлость наконец успокоилась и приняла в дар подобный поворот судьбы, более не подозревая сию достойную даму в подлоге, или… А вот тут вариантов могло оказаться сколь угодно много. Почти до бесконечности. Однако вовсе не любопытство и желание сделать ставку привело лорда-регента в укрытое от посторонних глаз поместье, а… Впрочем, чем именно было вызвано сие предчувствие, Генриху Найтону ещё предстояло разобраться.
Спешившись и передав поводья подоспевшему гвардейцу из числа тех, кто был приставлен охранять миледи, герцог Хайбрэй не спеша огляделся вокруг. Воспоминания хлынули ему навстречу изо всех углов, словно охотничьи псы, истосковавшиеся по хозяину, чей приход неизменно предшествует упоительной гонке по следу лесного зверя. По следу зверя? А ведь и впрямь, они приезжали сюда с отцом и братом именно ради охоты. Во имя неё Чарльз с Генрихом даже почти забывали о своей непохожести, становясь братьями. Теми, кем были рождены, но так и не сумели стать…
Взгляд Генриха вдруг остановился на медно-рыжих волосах, что вопреки всем условностям свободно струились по плечам и спине своей хозяйки. Интересно, а кем была рождена эта девчонка с невозможным характером? Для чего? И кем в итоге стала? Генрих, хоть и смотрел сейчас прямо на неё, ответа не находил. Странно? Ничуть, если речь идёт о леди Грациани.
- Миледи, – стаскивая на ходу дорожные перчатки, Генрих направился к ней. Остановился напротив (благодаря разнице в несколько ступеней лестницы проигрывающая в росте орллевинка сейчас сравнялась с лордом-регентом), окинул её взглядом (сверху вниз, не смотря на всё те же ступени всё той же лестницы)… а после – усмехнулся. Игра, прерванная полгода тому назад, возобновилась «с того самого места». - За Вами, как за хозяйкой, первое слово. Однако почему-то мне кажется, что Вы мне не рады… Это так? В таком случае, не соблаговолите озвучить причину?
«По-прежнему ненавидишь меня? Что ж, самое время объяснить – почему. Хотя бы мне, раз уж для тебя твоя ненависть кажется очевидной.»

«Я никогда не буду рада Вам.»
Нет, ну что за невозможное создание? Запрокинув голову, Генрих рассмеялся от души, словно услышал не колкость, а невероятно смешную шутку. Не смотря на настрой рыжеволосой, настроение у герцога Хайбрэй было изумительное, и даже весь яд, что экс-герцогиня накопила для Его Светлости за полгода, не смог бы омрачить его ни на тон. Вздорная и упрямая, как стадо отборных баранов, девчонка с её вызывающей, нарочитой неприязнью веселила Генриха, и поделать с этим что-либо казалось решительно невозможным. А, впрочем, «невозможно» – опасное слово. Хотя бы потому, что принадлежит к числу тех, которыми нельзя зарекаться. Как и «никогда».
- Не спешите с выводами, миледи, – проговорил Генрих, как только удалось совладать с приступом беспричинного веселья. - Как знать, возможно, однажды Вы перемените своё ко мне отношение, – когда герцог Хайбрэй того желал, он умел быть особенно обходительным. И прикасаться губами к женской руке с таким пылом на грани с тончайшей нежностью, что объект его хороших манер чувствовала себя едва ли не единственной женщиной на земле. Ну или, по меньшей мере, самой необыкновенной и самой желанной среди всех себе подобных. Особенно, когда Генрих словно бы с неохотой выпускал из своих её пальцы. Показалось, или орллевинка дрогнула от больше, чем приветствия, но меньше, чем ласки?.. - Даже если это будет всего лишь условием нашей с Вами сделки.
Разом «потеряв интерес» к объекту своей безграничной приязни, лорд-регент обогнул рыжеволосую, словно обычное препятствие, и зашагал вверх по лестнице. «Хозяйке дома» ничего не оставалось, как последовать за ним (наверняка пунцовея от нахлынувшего на неё гнева – оборачиваться и проверять Генрих не стал, потому как степень кипения миледи сейчас не столь и важна).
«Вы убили мою семью…»
- Ваша семья сама определила свою участь, когда предала корону и не пожелала в том раскаяться, хоть я и предлагал образумиться дважды, – скучающим тоном произнёс лорд-регент, входя в гостиную и небрежно сбрасывая на ближайшее кресло дорожный плащ. Служанку, кинувшуюся было на помощь, герцог Хайбрэй отослал коротким кивком головы. Здесь и сейчас все обитатели уединённого поместья в паре дней пути от столицы были лишними. Кроме одной – той, чьи волосы отливали медью и горечью полынной настойки. - Так что смотрите. И на меня, и на то, что они после себя оставили… Кстати, как поживает Ваш сын? Здоров ли? – Удобно устроившись в соседнем кресле, Генрих кивком указал леди Грациани на небольшой диван со светлой обивкой и резными подлокотниками: мол, располагайтесь. А впрочем… - Не предложите мне вина? Или Ваша неприязнь ко мне напрочь забивает полученное воспитание?
Признаться честно, Генрих развлекался, что не слишком часто мог позволить себе в столице. Разве что с Леттис и их сыном, а ещё с Эдуардом и Эделайн, что теперь жила при дворе своего кузена-короля, навёрстывая годы, проведённые вдали от отца. Слава Создателю, ошибку, которую Генрих совершил вскоре после её рождения, удалось исправить, пока та не раскинулась пропастью между ними. Но если в кругу семьи радость не нуждается в объяснениях, откуда ей взяться здесь – в обители вражды и чужих грехов, которые экс-герцогиня Орллеи поставила в вину не совсем тому кузену, которому следовало? Хороший вопрос. Жаль только – без ответа.
«Вы пришли получить, наконец, свою плату?»
При упоминании нелепого договора Генрих поморщился. Знала бы миледи его хоть немного лучше, уже давно поняла бы, что её красота не властна над герцогом Хайбрэй. А значит и договор у них односторонний. Но ведь не поверит (даже если скажи ей прямым текстом), начнёт искать подводные камни в прозрачном лесном ручье, а то и оскорбится его пренебрежением, восприняв это сигналом к началу очередной порции безумств. Жила себе тихо и почти мирно целых шесть месяцев, вот пускай так и продолжает. Ну а Генрих, так уж и быть, подыграет.
«Или хотите обыскать, не спрятала ли я в своём корсете кинжал…»
- А Вы спрятали? – В голосе Генриха прорезалось живейшее (и даже ничуть не наигранное) любопытство. - Всего один? Или в рукаве тоже имеется пара метательных сюрпризов, а под платьем – медвежий капкан? – Усмешка сделалась по-мальчишески озорной, и вновь захотелось смеяться. Даже если после этого рыжеволосая набросится на него с кулаками, когтями и всем тем арсеналом, что Его Светлость успел перечислить. Забавная она. Колючая, но забавная. И в силу ненависти, напряжённой струной протянутой между ними, откровенная, как мало кто другой. - Похоже, нам стоит перенести договор на бумагу, раз уж Вашей памяти не хватает, чтобы удержать пару простых условий. Когда и как я получу свою плату, решать мне – не Вам. И перестаньте уже прыгать вокруг, словно собачонка! Налейте мне вина и расскажите… да вот, к примеру, о себе и о сыне. Как вам живётся? Всего ли у вас в достатке? И не желает ли миледи вернуться ко двору? Судя по слухам, которыми окружена Ваша персона, жизнь в глуши не для блистательной леди Грациани, у чьих ног некогда лежала Орллея. Вы не скучаете здесь, Лукреция?
Наблюдая за орллевинкой с азартом охотника, Генрих не заметил, как произнёс её имя. Впервые за всё время их знакомства, включая и заочное. Странное ощущение. Словно горячее вино, сдобренное пряностями, коснулось языка и тот час же взяло в оборот и волю, и рассудительность… Всего на миг, но и его хватило, чтобы вновь стать серьёзным. Даже притом, что внешне всё осталось, как прежде. Включая усмешку, блуждающую по губам.
О дворе для леди Грациани не могло быть и речи. Даже если здешняя жизнь разительно отличается от той, к которой она привыкла. От скуки, по крайней мере, ещё никто не умер. Но что, интересно, думает на сей счёт она сама?

Благосклонный кивок в ответ на издевательский поклон рыжеволосой, казалось, заставил её дрогнуть. От ненависти, опять от ненависти. Не устала ещё… И вряд ли однажды устанет, глупая, упрямая девочка. Что ж, пусть так.
Принимая кубок из рук орллевинки, Генрих неотрывно следил за нею взглядом. Словно кошка за мышью, что осмелела настолько, чтобы позволить себе огрызаться. Считает себя сильной и устрашающей, а на деле – просто забавный маленький комок шерсти, который в любой миг упадёт бездыханным от удара проворной когтистой лапы… Впрочем, нет, не упадёт. В отличие от кошки Генрих Найтон умел держать себя в руках.
Чуть усмехнувшись пришедшим на ум сравнениям, герцог отсалютовал кубком леди Грациани, прежде чем сделать глоток. Но мысли – мыслями, а вот удивление ему спрятать не удалось. Во всяком случае, в полной мере. Как и секундное замешательство, последовавшее сразу за ним. Неужто это несносное создание умудрилось где-то раздобыть яд?! Ан нет, всего-навсего водку, чей резкий запах перебивал аромат вина. И хоть лорд-регент предпочитал традиционные для Хайбрэя вина крепкому напитку северян, смутить его подобной гремучей смесью миледи не удалось. Разве что заставить поморщиться: испортила два добрых напитка. И всё ради чего? Ради мести размером с усохшую горошину?..
- Превосходный букет, – между тем произнёс Генрих, баюкая кубок в ладони. Позабыв об осторожности, напиток рвался прочь, но всякий раз, когда это почти удавалось ему, чуткие пальцы герцога меняли наклон резной тюрьмы в противоположную сторону, - однако, прежде мне не доводилось пробовать ничего подобного. Ваш собственный рецепт, леди Грациани? Или же Вы, не мудрствуя лукаво, сыпанули в напиток яду? И хоть с моей стороны было бы безрассудством надеяться на второе – первое означало бы, что Вы, как и всякий уважающий себя винодел, дегустировали это вино до меня, что недопустимо для кормящей матери. Ну а в этом случае мой долг – оградить от Вас дитя… - Пауза получилась красноречивой, хоть Генрих и старался изо всех сил сдержать смех. Интересно: набросится или промолчит?
Не промолчала. Но и того, что подсказывал Генриху опыт общения с рыжеволосой орллевинкой, не произнесла.
«В моём корсете – кинжал…»
Терпеливо дослушав «откровение» экс-герцогини до точки и, словно внимательный ученик, проследив взглядом каждую деталь гардероба, которая была указана ею в качестве вместилища колюще-режущего арсенала, Генрих остановил взгляд на волосах, а после – медленно перевёл его на лицо девушки. Кажется, она ещё что-то говорила, добросовестно отвечая колкостями на его вопросы о сыне и придворной жизни, но герцог Хайбрэй слушал рассеянно. Даже если бы от этого сейчас зависела его собственная жизнь – ни за что не повторил бы за леди Грациани её слова. Внимание привлекали губы, что пытались перемежать слова с язвительной усмешкой. Порой у неё выходило, порой – нет. Однако Генрих думал сейчас совсем о другом. Отчего-то вдруг стало любопытно: повернись судьба другим боком и яви подлунному миру иную реальность, в которой эта женщина принадлежала ему не по дурацкому договору, а по собственному желанию – сумел бы он её полюбить? Позволить опутать свои руки медным огнём её волос, приникать к губам с жадностью путника, что несколько дней смаковал по глотку одну-единственную флягу воды, ласкать её бёдра сквозь тонкую ткань сорочки, с болезненным наслаждением оттягивая мгновения до того, как последняя преграда с едва слышным шелестом упадёт к их ногам, прятать лицо на её груди, вслушиваясь в стук гордого и бесконечно упрямого сердца… Сумел бы? Неуместное любопытство и неудачный вопрос. Как и все, не имеющие ответа.
«…хотите, чтобы я вернулась к Вам, Ваша Светлость?»
Отставив кубок в сторону, Генрих неспешно подошёл к ней. Приблизился вплотную, вынуждая орллевинку запрокинуть голову навстречу ему, дабы не пришлось с глубокомысленным видом изучать ткань дорого камзола на уровне её собственного взгляда. Так прошло мгновение. Затем ещё одно. И ещё. Лишь после этого герцог заговорил.
- Вернулись ко мне? Странный вопрос, миледи, чрезвычайно странный. Услышь нас кто-то третий, сделал бы вывод, что Вы от меня уходили… а значит, и принадлежали мне когда-то, – пальцы Генриха неспешно коснулись скулы девушки, очерчивая линию до подбородка. - Во всяком случае, «вернуться» - означает именно это: вновь быть рядом с кем-то, с кем пришлось расстаться. По своей воле или же нет, – закончив с подбородком и на миг коснувшись губ орллевинки жестом, призывающим её к тишине, Генрих убрал за ухо вызывающе медную прядь, чтобы тыльной стороной ладони коснуться щеки, смахнув заодно упавшую на неё ресницу, - не имеет значения. Но всё же, мне хотелось бы знать… Вы бы смогли полюбить меня, Лукреция?
Взваливать своё любопытство на чужие плечи – не самый честный поступок в жизни герцога Хайбрэй. Но, как знать, возможно, с её ответом что-то и впрямь прояснится для него самого. Не для этой реальности, так для другой. Той самой, которая никогда не случится с ними.

Наваждение, охватившее Генриха и стоившее ему откровенности, отступало частями. Вот к нему вернулась способность слышать окружающие его звуки: во дворе лаяла собака, чему-то смеялись гвардейцы, в коридоре сновали горничные, что без прямых указаний напоминали выброшенных на берег рыб, а думать за господ казалось девушкам немыслимой дерзостью. Вот сжавшиеся было границы стремительно отпрянули от ног герцога Хайбрэй и его рыжеволосой пленницы (гостьи? подопечной?), расширяя мир сперва до гостиной, а затем и до всего континента. А вот и сознание вернулось на своё законное место, недовольно устраиваясь там, где ещё пару ударов сердца тому назад царило любопытство. Именно тогда Генрих и обнаружил себя в непозволительной, опасной близости от леди Грациани. Лукреция? Нет, у этой женщины не было имени. Во всяком случае, не для него. Имя означает привязанность. Ту самую, которой между ними быть не может, по меньшей мере, по дюжине дюжин причин.
Осознание того, что именно Генрих удерживает контакт между ними, пришло позднее всего. Только лишь когда тонкие пальцы рыжеволосой накрыли его собственные, делясь неожиданной лаской. Или же невольно выдавая её, несмотря на намерения, очевидно противоположные столь вызывающе мирным? К счастью, леди Грациани как раз отвела взгляд в тот самый миг, когда в серых глазах лорда-регента отразилось недоумение. А вслед за ним и откровенная неприязнь, устремлённая вглубь себя самого. Он не должен, не имеет права играть этой девочкой. И дело даже не в их нелепом договоре и той роли, что была отведена им орллевинке (да и, чего уж там, ему самому), а в той самой ниточке, что протянулась между ними с его вопросом. Для Генриха не более, чем любопытство, выпитое вместе с гремучей смесью вина и фйельской водки, а для неё…
Что? Светлые эмоции, пробившиеся сквозь толщу ненависти? Желание любить и ощущать, что и её тоже любят, пусть даже весь мир отгородился стеной из неприязни и высокомерия? Какая-то по-женски коварная игра, о правилах и глубине которой Генрих и не подозревает в силу принадлежности к противоположному полу? Казалось бы, ещё один повод для любопытства, вот только герцог не намеревался попадать в одну ловушку дважды за день. Воспользовавшись тем, что рыжеволосая отвернулась от него вслед за своими словами, Генрих и сам сделал шаг назад, углубляя и расширяя расстояние между ними. Какая разница, в чём причина перемен? Главное, грамотно распорядиться ими, воспользоваться перемирием, дабы экс-герцогиня наконец вычеркнула его из списка своих истинных врагов. Хотя бы для себя самой, если не для него и для всего мира.
- В другой жизни? – С оттенком недоумения переспросил Генрих, словно бы на миг забывая о собственном вопросе. Однако иллюзия невозможной близости разгорающимися углями вспыхнула перед внутренним взором: и обнажённое тело, и платье, падающее к ногам, и поцелуй, о котором ему нельзя помнить, и герцог поспешил заговорить вновь, рассчитывая, что именно слова станут той водой, что заставят огонь погаснуть. Этаким горным потоком или даже Алфордским заливом. Чёрт, что с ним такое?! Неужели он просто пьян? Да с чего там пьянеть?! С глотка фйельской водки?!! Бред какой-то. Как и то, что происходит с ним сейчас. - А, ну да. Точно. Вот только никакой другой жизни не существует. Простите меня за это.
Нелепое сочетание слов и даже немного глупое. Будто Генрих просит прощения за то, что не обладает способностью богов и не умеет переписывать судьбы, словно неудавшиеся с первой попытки письма. Вот только человеческая жизнь – не лист бумаги, который можно смять и выбросить в камин. Нет, чужую жизнь смять не сложно, вот только переписать потом не получится. Или спасти из огня, выхватив в самый последний миг. Но Андрес Найтон погиб не в пламени, а на плахе. И путь на эшафот он проделал сам… Нахмурившись, Генрих вернулся к своему креслу, враждебно взглянул на кубок, словно бы возлагая на него вину и за собственное состояние, и за приговор, подписанный мятежному кузену чуть менее года тому назад, однако садиться не стал. Вместо этого он обернулся к рыжеволосой вдове своего кузена и взглянул прямо в её глаза.
- Сегодня между нами вспыхнуло любопытство, Вы и сами поняли это, не так ли? С моей стороны было бесчестно задавать Вам подобный вопрос, но то, что Вы на него ответили, оставляет мне шанс на взаимность… не в любви, но в понимании. Для начала в понимании того, что я не желаю Вам зла. – В который раз лорд-регент уже говорит это, пытаясь достучаться до леди Грациани? Во второй? В пятый? В десятый? Или же в первый, облекая свои слова совершенно иной интонацией? Даже если бы от верной цифры сейчас зависела его жизнь, вспомнить всё равно оказалось бы сложно. – И мучить Вас не намерен. Ни словом, ни делом. Даю Вам своё слово.
Вообще-то Генрих намеревался сказать ещё много чего, в частности – признаться в том, что у него и мысли не было требовать с эксг-герцогини плату за своё покровительство, однако красноречие вдруг оставило его, заторопившись на выход. Туда, где до сих пор громким шёпотом переговаривались между собой растерянные горничные леди Грациани, пытаясь решить, то ли оставить лорда-регента на обед, то ли выпроводить до темноты.
- Кстати, Вы ошиблись. Я бы обратил на Вас внимание. Во всяком случае, мне так кажется. – Улыбка скользнула по его губам, а взгляд потеплел. Ответственность, которую Генрих чувствовал в отношении леди Грациани, впервые за время их сумбурного знакомства, отравленного её горечью, вплотную приблизилась к той черте, за которой начиналась симпатия и маячила приязнь. - Ну а теперь расскажите мне о своём сыне, отрешившись от формальных фраз. Коль уж мы связаны с вами, я чувствую себя в ответе и за него.
Миледи была с ним искренна или затеяла очередную игру, сменив гнев на видимость милости? В надежде на первое, Генрих всё же был готов и ко второму. Жаль только, что ненависть и дальше будет отравлять душу этой девочки своим разрушительным пламенем, но если она и теперь отвергнет то ведро с ледяной водой, что Генрих предложит ей, значит, так тому и быть. И на сей раз приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Почти как смерть… которую церковники называют новым началом.
Кажется, даже птица такая существовала в старых легендах: сгорая, она вновь возрождалась из пепла. Раз за разом стряхивая неотвратимость с кончиков крыльев.

Отредактировано Henry IV Knighton (2017-01-27 18:49:51)

Отредактировано Henry IV Knighton (2017-01-27 18:51:16)

Отредактировано Henry IV Knighton (2017-01-27 18:51:48)

Отредактировано Henry IV Knighton (2017-01-27 18:53:06)