«…ровно то, что я сама хочу показать?»
Вот даже как, леди Гвиннбрайр? А как поступить со свидетельствами очевидцев? Взять, к примеру, дядюшку Кеннета, доведённого Вами до белого каления, и то, что он успел рассказать. То, чего не успел, вполне можно додумать даже по тому, что Вы «сами хотите показать». Колкости так и просились наружу, но Генрих сумел удержать их при себе. У любой монеты две стороны и её закономерность падать преимущественно на одну из них говорит лишь о том… Да ни о чём это не говорит. Тем более, Леттис – не монета.
Едкое замечание о приданном едва не заставило поморщиться. Можно подумать, всем остальным соискателям на руки миледи нужен её дивный характер в совокупности с покладистым нравом! В мире, где довелось родиться им обоим, всё покупается и продаётся. Жёны, мужья, и даже любовь между ними. Другое дело, что такой любви грош цена. И чем дороже за неё просят, тем неказистее смотрится этот грош – насквозь фальшивый даже для неискушённого во лжи глаза.
Не продаётся лишь верность. Ну, или же она слишком дорогой товар, чтобы даже у богатейших лордов хватило золота уплатить по счёту. Вот о верности как раз и помечтать не грех. Хотя, лучше бы не увлекаться. Мечты – крайне опасная штука, порой могущая подменить собой реальность. Даже Леттис осознаёт всю опасность, привыкая (или уже привыкнув?) к мысли о том, что её будущее – всего-навсего ценный лот, ушедший с молотка тому, кто предложил на торгах чуть больше, нежели остальные.
Леттис. Обманув внимание Генриха словами о семье, она потянула к себе его руку, разглядывая её, словно гадалка на площади. Но не успел герцог ехидно осведомиться, что любопытного она там видит, как леди Гвиннбрайр сама ответила на этот вопрос. Проклятие! Уж лучше бы она и впрямь оказалась гадалкой с ярмарочными бреднями! Едва тонкие пальцы коснулись застарелых мозолей, соединяя их неведомым узором, Генрих едва не зарычал, с трудом подавив в себе порыв вырвать руку. Лишь мысль о том, что это будет равносильно признанию, удержала Его Светлость от импульсивного жеста. Признанию в чём? О, уже одного замечания леди Гвиннбрайр о том, что он не простолюдин, с лихвой хватило бы для того, чтобы не оставить от выстраиваемой им лжи камня на камне. Или же нет? Быть может, игра не окончена до тех пор, пока не прозвучит имя?
- Не тот, за кого себя выдаю? – Насмешка – крайне удобная штука, если нужно как следует спрятать смятение. - А тебе не приходило в голову, что манер я мог нахвататься от таких вот леди, которые ищут приключений на одно место, – весьма красноречивый взгляд, призванный взбесить миледи и разделить её с необычайной прозорливостью, с которой теперь толком и неясно, что делать, - в то время, как им полагается смирно сидеть на нём в родовом замке?
Колкость вышла несколько грубоватой, однако замешательство леди Гвиннбрайр помогло Диккону отвоевать обратно свою «руку воина» (ну надо же, как она отличила?!) и отстраниться на безопасную дистанцию. Да и от опасной темы следовало бы отойти.
- Что ты подразумеваешь под «своим кольцом»? – Словно ни в чём не бывало, полюбопытствовал Диккон. - Перстень, который теперь у меня? Я думал, что мы уже прояснили ситуацию и сошлись на том, что это – моя плата за помощь… и терпение. Хотя, знаешь, за терпение следовало бы добавить. У тебя часом других фамильных украшений не осталось?
Вероятно, если бы таковые и имелись, леди Гвиннбрайр не преминула бы похвастаться ими ещё в начале знакомства. Но Генриху не нужны были её сокровища. Лишь повод для нового витка колкостей, за которыми герцог Хайбрэй и его будущая супруга вполне душевно скоротали путь до селения, в котором должны были ожидать его люди с заготовками для очередных уроков.
А ожидал пожар.
Запах гари и дыма Генрих почуял ещё издалека, а вскоре ушей его достигли и звуки. Треск обрушивающихся конструкций, крики людей, плач перепуганных огнём детей, которые вряд ли подозревали о том, что он может быть настолько жестоким. Жестом оборвав Леттис на полуслове и бросив ей что-то вроде «останься тут», герцог побежал на эти звуки, машинально огибая препятствия, но едва ли замечая их. Нужно ли уточнять, что миледи и не думала послушаться?
Впрочем, о столь вольном обращении с приказами Генриху ещё предстояло узнать. Пока что он бегло оценил обстановку и жестом подозвал стоящего поодаль парнишку лет десяти, первым заметившего незнакомца. Спасать было уже нечего: огонь успел разойтись по селению задолго до появления герцога, однако люди продолжали бесполезную битву в тщетной попытке отвоевать обратно свои дома даже притом, что от них остались охваченные огнём остовы. От мальчика (вернее, от его отца, на всякий случай вместо приветствия кинувшегося на незнакомца наперевес с топором) удалось узнать предысторию.
Они пришли с севера. Примерно с полдюжины верховых (разумеется, все при оружии), которые толком ничего и не требовали. Да и что взять с селян, чьё основное богатство – урожай да скот? Не станут же разбойники торговать зерном на осенней ярмарке. Скорее они уничтожат селение ради забавы. Ну, или же для того, чтобы выплеснуть злость. Видать, не вся банда Лихого Грега расплатилась за нападение на карету племянницы герцога Фосселера… Впрочем, те или же другие – не имело значения. Разбойники они разбойники и есть.
- Они вернутся, милорд? – Дрожащий детский голос вырвал Генриха из плена размышлений. Вопрос принадлежал всё тому же мальчишке, однако ответа ожидали все селяне, как-то незаметно для лорда-регента окружившие его со всех сторон. Одинаковое выражение обречённости на измазанных копотью лицах и неожиданное доверие, отражённое в десятках глаз, устремлённых на «милорда».
«У меня что, на лбу написано?!» – С досадой подумал Генрих, со сходным чувством отмечая и то, что планы его в очередной раз пошли в столь категоричный разрез с реальностью, что и нарочно не придумаешь. Но планы – планами, а люди – людьми. И этих людей следует успокоить. Но успокоить в данном контексте означает солгать. Когда горячка мести всему подлунному миру спадёт и разбойники осознают, что натворили, они вернутся. Глухое малочисленное поселение, сожжённое просто так, может и сойдёт им с рук… если свидетелей не останется. А если вспомнить, какое сопротивление оказали селяне (всего с десяток мужчин, никогда не державших в руках оружия более грозного, нежели топор, и уж тем более не подымавших его на противника страшнее колоды для колки дров, остальные – женщины и дети), передушат их с той же лёгкостью, что и домашнюю птицу, которая, нахохлившись, сгрудилась рядом с людьми, словно бы требуя у них ответа за свои уютные птичьи будни, перевёрнутые с ног на голову.
- Они вернутся, – нехотя подтвердил Генрих, взъерошивая кудрявые волосы мальчишки в попытке подбодрить. - Но мы не станем дожидаться, когда это произойдёт. Далеко отсюда ближайшее поселение?
- Почти день пути, – переглянувшись с соседом отозвался отец паренька. - Если на телеге – быстрее будет.
А вот это вряд ли. Телега – похоже, единственная, на всё селение – догорала вместе с сараем. Телега… Хм, почему это слово вызывает смутное беспокойство? Такое, словно бы он забыл о чём-то важном. О чём-то, о чём не следовало забы…
- Леттис! – Возглас Генриха всполошил селян едва ли не больше пожара.

Отредактировано Henry IV Knighton (2016-07-31 20:25:32)

Леттис появилась оттуда, откуда Генрих никак не ожидал её увидеть, да ещё и в компании, которая отчего-то не ассоциировалась с леди Гвиннбрайр от слова «совсем». Выбравшись, кажется, из самого пламени (лорда-регента без преувеличения холодный пот прошиб, когда в голове один за другим стали вспыхивать варианты того, что, и главное – как, с нею там могло произойти), которое торопливо проглатывало то, что ещё осталось от селения, с ребёнком на руках, Леттис выглядела до того непривычно, что в первые мгновения Генрих попросту не узнал свою невесту. Странное чувство: смотришь прямо на человека и не узнаёшь его. Вроде и черты лица те же, и одежда и манера двигаться, но вместе с тем что-то успело измениться. Что-то неуловимое, неподвластное взгляду. Если только сердцем смотреть…
…Робкая улыбка – не самоуверенная и не надменная. Кажется, Леттис заново училась улыбаться. Пока получалось не очень – девушка словно бы робела под устремлёнными на неё взглядами – но в некоторых вещах и старания бывает довольно. Ласка, с которой леди Гвиннбрайр словно бы мимоходом провела по волосам ребёнка, передавая его матери. Едва угадываемая и словно бы украденная у женщины, которой никогда не получить и тысячной доли всей роскоши, что окружала Леттис с рождения, её воспитания и безупречных (если миледи того пожелает) манер. Богатство этой селянки было совсем иного рода. Мечта о подобном на долю секунды отразилась в глубине голубых глаз, словно бы начавших оттаивать с самого берега, как озеро по весне. Мечта далёкая и от того будто бы прихваченная вместе с лаской. А меж тем ценность иного сокровища вовсе не в его труднодоступности. Некоторые богатства лежат тут и там – стоит лишь подойти и взять себе столько, сколько душа пожелает. Жаль, люди не ценят того, чего хватает на всех. И Леттис… гордившаяся своим фамильным перстнем, она словно бы только что прикоснулась к чему-то, чья стоимость куда как выше, нежели все её драгоценности, вместе взятые.
Запоздалое смущение заставило Генриха отвести взгляд. Он словно бы стал свидетелем чужой тайны, бесцеремонно вторгнувшись туда, куда его не приглашали. Но не все тайны созданы для того, чтобы срывать с них покров. Некоторым лучше позволить затеряться в переулках времени. Не все. Но за некоторые определённо стоит побороться. Позже. Когда свидетелями поединка перестанет быть целое селение, чьё доверие предал лес, который защищал его многие годы.
- Ты в порядке? – Запоздалый вопрос застрял в горле. Признаться, герцог и вовсе сомневался, что Леттис его услышала – чтобы перекрыть треск пламени и стоны обрушивающихся конструкций, следовало кричать, а не шептать. Еле слышно. Одними губами.
Зато услышала женщина, прижимающая к себе спасённого леди Гвиннбрайр малыша. Услышала и шквал благодарностей обрушился и на Генриха, не причастного к этому спасению чуть менее, чем полностью.
- Она в порядке, в порядке, милорд! Да хранит Создатель Вашу храбрую жену! А я буду молиться за неё и её доброту!
- Она мне… – окончание фразы так и не сорвалось с губ. И вовсе не от того, что их брак – вопрос времени, педантично отсчитывающего дни до церемонии. Причина не спешила объявлять о себе во всеуслышание, но Генрих был уверен, что сумеет отыскать её позднее. Она ведь уже существует и несколько часов или даже дней ничего с нею не сделают. К тому же, сейчас перед лордом-регентом стояли другие проблемы. А ещё перед ним по-прежнему стояла толпа селян, не привыкших принимать решения. Что ж, значит, придётся сделать это за них.
- Уходим прямо сейчас. В соседнем селении вы сможете укрыть женщин и детей, мужчины же отправятся со мной в Гвиннбрайр, чтобы рассказать герцогу о произошедшем. Уверен, он не оставит вас без помощи. – Непоколебимая уверенность в голосе Генриха на корню пресекла возражения о том, что герцогу, дескать, не по чину разбираться с бедами простых селян. Всё верно, не по чину. Но остовы домов, всё ещё объятые пламенем, вытесняли стремление лорда-регента строго следовать легенде Диккона куда-то на задний план. - Не берите с собой ничего, кроме припасов в дорогу, если хоть что-то из съестного уцелело. Ждать до завтра не имеет смысла: заночевать в лесу всяко безопаснее, чем на пепелище. Разбойники могут вернуться, чтобы закончить начатое, и тогда…
Договорить Его Светлость не успел – его голос попросту потонул в криках. Толпа разом отпрянула от Генриха. Матери прижимали к себе детей, мужчины заслоняли собой женщин с мрачной решимостью на лицах, которую ничуть не умаляло отсутствие возможности продержаться хоть сколько-нибудь в бою с вооруженным противником. И страх. Единодушный страх, что подобно копоти сделал лица селян многократным отражением друг друга. Такое ощущение, что стрела задела каждого из них, а вовсе не Генриха.
Задумчиво утерев с лица кровь (следовало отдать невидимому лучнику должное – наконечник лишь оцарапал щёку) и заметив угол, под которым стрела вошла в дерево, Генрих неспешно обернулся к новым действующим лицам. Хотели бы убить – Его Светлость уже напоминал бы ежа, но коль стрел в спине всё ещё не ощущается, значит настроены на разговор.
А ведь и впрямь настроены. Четверо мужчин: двое верхом, двое держат лошадей в поводу. Вооружены и одеты кто во что горазд, но разве только наличие мундиров делает мужчин воинами? Хотя, воины – это, пожалуй, чересчур громко сказано: никакой дисциплины и выправки. Ну и слаженности, соответственно, тоже никакой. Это плюс. Но с оружием обращаться определённо умеют. Генрих подметил это так же верно, как и Леттис – загрубевшие от меча ладони. Это минус. Плюс на минус даёт ноль? Чёрта с два! Четверых разбойников он даёт. И как минимум ещё одного, притаившегося за поваленным деревом на опушке: в руках четвёрки луков не было, лишь у одного за спиной висел арбалет. Да и стреляли из позиции, расположенной правее от остальной группы. Не выдав своей наблюдательности даже взглядом, Его Светлость сосредоточил внимание на одном из верховых. Судя по надменному, сверху вниз взгляду (совсем как у леди Гвиннбрайр при встрече) он и был лидером.
- Прощения просим, отвлекать не хотели, – судя по услужливому гоготу соратников, это была шутка. Причём, весьма удачная шутка. - Но уж больно складно ты про разбойников трепался, вот у Билли палец со спускового крючка и соскочил!
Вероятно, Билли и был типом с арбалетом за спиной. Хотя, почему вероятно? Вон как разулыбался, заслышав своё имя!.. Только что с лошади не слез и кланяться не начал. Хорошо хоть Генрих умел держать эмоции под контролем, иначе уже скривился бы от чувства брезгливости, охватывающей герцога всякий раз, когда смрад чужой глупости становился невыносим.
- С кем не бывает, – отозвался лорд-регент, чувствуя как кровь из глубокой царапины течёт за воротник. Раздражает. Хочется вытереть, да времени нет. - Хотя, я бы поостерёгся давать оружие тому, кто столь неосторожно с ним обращается, – краем глаза наблюдая за поваленным деревом, Генрих готов был упасть на землю, едва там почудится какое-нибудь движение, выхватывая из-за пояса длинный кинжал – своё единственное оружие. Ну а затем… битва будет короткой, но как минимум половину он успеет забрать с собой. Что натворит другая половина? Об этом лорд-регент старался не думать. Как и о Леттис, маячившей где-то за спиной. Чёрт, хоть бы догадалась спрятаться, когда всё начнётся!..
Но движения не последовало. Видать, у стрелка нервы были покрепче, чем у Билли. И у главаря, кстати, тоже. Интересно, что ему не понравилось больше: ответ Генриха, тон его голоса или отсутствие страха в серых, словно затянутое предгрозовыми тучами небо, глазах?
- Тебя не спрашивают, пёс! – Злобно выпалил он, опуская ладонь на рукоять клинка. - А даже если и спросят, не смей раскрывать рот!
- И прослыть грубияном? Простите, боюсь, мне это не подходит!
Сохранившаяся на ветвях упавшего дерева листва едва заметно зашевелилась, и Генрих, обернувшись к показавшемуся из укрытия стрелку всем корпусом, точным броском вернул ему долг. Стрела, оцарапавшая щёку, против кинжала, воткнувшегося аккурат в глаз… Что ж, пожалуй, долг можно считать уплаченным вместе с процентами, а стрелка исключить из числа соперников.
Ну а дальше время словно бы замедлило свой ход. Во время боя всё вокруг перестаёт существовать, остаёшься лишь ты и твой противник. Или противники – не суть. Главное, что ты видишь лишь их, угадывая намерения по едва заметным движениям, а удары – по выражению глаз. Ну или же по рукам, только тянущимся к оружию. Крайний из пеших разбойников уже почти успел выудить из ножен меч, когда Генрих поравнялся с ним, сбивая с ног точным ударом в лицо и выхватывая клинок, чтобы в следующий миг уже обернуться к остальным. Пинком в живот оттолкнув от себя разбойника под номером два (перепуганные лошади унеслись прочь, не желая досматривать, чем закончится как бой, так и пожар, и бедолаг теперь можно было целиком и полностью записывать в пешие), Генрих принял на лезвие рубящий удар главаря, а затем закружился с ним в безумном танце, уворачиваясь от ударов и крепко держа лошадь за узду, не позволяя напуганному животному встать на дыбы. Где-то на заднем фоне маячил ещё и Билли, размахивая мечом столь бестолково, что Генриху даже удалось мимоходом отбить пару ударов. Ещё пару ударов он пропустил, но скользящая царапина на предплечье – сущий пустяк, особенно в пылу боя. Затем горе-арбалетчиком занялись селяне, словно бы очнувшиеся от оцепенения и вспомнившие, кому они обязаны сгоревшими ради забавы жизнями. Оборачиваться и проверять не было времени, однако Его Светлость был уверен – двоим очутившемся на земле по его милости разбойникам тоже перепало внимания. Что ж, значит, бой следовало заканчивать. Улучив момент, Генрих выпустил поводья, кувырком уходя из-под копыт предсказуемо вставшей на дыбы лошади, чтобы нос к носу столкнуться с вылетевшем из седла главарём… Один на один с «первым мечом Хельма» у того попросту не было шансов. Что ж, бой и впрямь вышел коротким.
- Всё целы? – Спросил Генрих у своего «войска», выравнивая дыхание и наклоняясь, чтобы вытереть клинок об одежду главаря. Всего несколько ударов сердца на отдых и надо бы проверить окрестные кусты на предмет подкрепле… Пошатнувшись от неожиданной боли, Его Светлость неловко опустился на колени, чтобы хоть как-то избежать падения. Проверить окрестности – блестящая была идея. Как и предшествующая ей мысль о том, что лучников могло оказаться больше одного. Их и оказалось, о чём свидетельствовала стрела, впившаяся под лопатку.

Отредактировано Henry IV Knighton (2016-08-07 19:09:06)

Возможно ли привыкнуть к боли? Возможно ли встречать её с равнодушием? Пожалуй, найдутся и те, кто ответит утвердительно, но абсолютное большинство наверняка согласится с Генрихом Найтоном: нет, нельзя. С болью можно лишь примириться, как с меньшим злом – тем, что придаёт решимости на борьбу со злом большим, как бы парадоксально это не звучало. Слабость. За возможность больше никогда не испытывать подобного унижения, Генрих, пожалуй, согласился бы расплатиться болью куда большей, чем от стрелы, выпущенной в спину.
Стрела, между тем, словно бы жила какой-то своей жизнь, целеустремлённо подбираясь к сердцу при малейшей попытке пошевелиться. Конечно, это лишь игра воображения, но Генрих цеплялся за неё, как утопающий за соломинку. Глядишь, так на собственную беспомощность времени не останется, и слабость отступит, поняв, насколько она тут лишняя.
Откуда не возьмись появилась Леттис, напуганная едва ли не до дрожи.
- Я в порядке, - одними губами произнёс Генрих, глядя на девушку и в то же время мимо неё. Попытался подняться на ноги, но земля внезапно заходила ходуном и едва не опрокинула самоуверенного герцога навзничь. И опрокинула бы, если бы кто-то не подхватил его под руки.
Сознание оставалось ясным. Боль в спине досаждала, но на ней хотя бы можно было сосредоточиться. Ещё бы выдернуть эту чёртову стрелу с отравленным слабостью наконечником, и отдохнуть. Совсем немного – столько, сколько понадобится на то, чтобы перевязать рану. Рана. Если он ещё жив, значит ничего серьёзного, равно как и прочие царапины. Мешает только стрела и Леттис… Нет, Леттис не мешает, но обещала эту стрелу вытащить. Чего она медлит?! Чёрт, всё придётся делать самому! Будет ещё больнее, зато потом всё наконец закончится.
Занесённую руку удержали. Проклятие, они смерти его хотят?! Но что он сде… Додумать не вышло. Генриха погрузили на телегу (по ощущениям: взяли за руки-ноги, как следует раскачали и забросили, завалив сверху уцелевшим скарбом, среди которого оказалась и наковальня), а сознание благополучно забыли на пепелище.
Когда герцог очнулся, солнце уже клонилось к горизонту. Потребовалось время, чтобы собрать воедино разбегающиеся мысли, которым категорически не нравилось лежать пластом в незнакомой комнатушке. Генриху тоже это не нравилось, но в отличие от мыслей выбора у него не было. Во рту пересохло, а голова была возмутительно лёгкой (читай: пустой), будто в насмешку над остальным телом, словно бы налитым свинцом. Под левой лопаткой пульсировала тупая боль. Вполне терпимая, если бы рана ещё и не чесалась! Ко всему прочему тянуло как-нибудь так вывернуть голову, чтобы убедиться, что чёртову стрелу из него всё-таки выдернули, а не перевязали рану прямо поверх неё. Глупость, конечно, но ощущение это зудело едва ли не сильнее самой раны.
Разобравшись с собой, Его Светлость наконец оглядел место, в котором он оказался. Деревянные стены, грубо сколоченная мебель, очаг в углу. Да уж, не Гвиннбрайр, даже близко. К слову о Гвиннбрайре: его леди обнаружилась у окна. Последние лучи заходящего солнца окружали фигуру девушки золотистым ореолом – настолько ярким, что смотреть было больно. Всего миг и Генриху пришлось зажмуриться, силясь унять пляску солнечных всполохов, которые непременно желали, чтобы он досмотрел её до конца. Упрямые, словно Леттис. Вдруг захотелось позвать её по имени. Потребовать, чтобы она бросила то, чем сейчас занималась, и немедленно подошла к нему. Просто, чтобы убедиться – не исчезла. И не пострадала. Пора заканчивать с этой игрой, пора признаться и будь, что будет… Он так и сделает. Сразу же, как только голос вернётся. Кстати, а с голосом-то что? Ответ на этот вопрос Генрих честно попытался получить, но лишь закашлялся, привлекая внимание миледи. Встрепенувшись (что-то небольшое со стуком упало на пол из её рук), леди Гвиннбрайр разом обернулась к Генриху… да так и застыла, то ли успев позабыть о том, что в избе есть кто-то ещё, то ли просто не зная, что теперь с этим «кто-то» делать.
Да уж, не вязалась Леттис с образом заботливой сиделки, которая будет менять холодные компрессы и подавать воду по первому требованию! Воду… Чёрт, как же хочется пить! Но с этой девчонки станется вылить ведро ему на голову, так что… А пусть бы и так – хоть пересохшие губы смочит. К тому же, альтернативы всё равно не было.
- Дай воды, - попросил Генрих, пытаясь приподняться на локте, но проклятая слабость живо уложила лорда-регента обратно. Пожалуй, теперь он бы и сам не отказался от ведра ледяной воды на голову – глядишь, и вскочил бы на ноги! Но Леттис (словно назло!) ограничилась кружкой, которую поднесла к губам, помогая приподнять голову.
Жадно глотая успевшую нагреться, но всё равно безумно вкусную воду, Генрих украдкой наблюдал за девушкой. Распущенные волосы тяжёлым плащом укрывали плечи, а на лице – куда более бледном, чем предписывали каноны красоты для леди – лихорадочным блеском сверкали глаза. Она встревожена? Напугана? Случилось что-то ещё, что Его Светлость пропустил, валяясь в беспамятстве?
- Что произошло? – Вопрос вышел довольно неуклюжим – Генрих прекрасно помнил и сожжённую деревню, и драку с разбойниками, и свои намерения вернуться с селянами в Гвиннбрайр – но на уточнения не хватало ни сил, ни слов. - Где мы?
Но ответить Леттис не успела. Чуть слышно скрипнув, приоткрылась дверь, пропуская внутрь смутно знакомую женщину в простом селянском платье. В руках женщина несла миску и кусок хлеба. Ещё один жевал мальчишка лет трёх-четырёх, с любопытством следящий за герцогом с порога. Ребёнка Генрих узнал – кажется, это тот, которого спасла Леттис. Женщина, стало быть, его мать.
- Миледи, я Вам тут поесть принесла. Как Ваш муж? Не очнулся?
Отвечать не понадобилось. Отвернувшись от стола, женщина охнула, прижав ладони ко рту. Кажется, радости в этом жесте было несколько больше, чем досады, но… муж?! Кого она имела в виду? Неужели его – Генриха? Интересно, когда это их с Леттис успели поженить? Неужели, пока он был без сознания? История знавала случаи, когда мнение невесты у алтаря никого не интересовало. Но чтобы мнение жениха – это, пожалуй, впервые!
- Схожу-ка я за лекарем, – между тем решила пришелица, исчезая так же неожиданно, как и появилась. Леттис и Генрих вновь остались наедине.
- Ты вышла замуж? Поздравляю. А кроме меня женихов поблизости не нашлось? – Отчего-то решение обратить всё в шутку показалось самым верным. Леттис и предстоящему браку с герцогом не слишком-то радовалась, а уж как она должна злиться на то, что её приняли за жену какого-то выскочки, что самозабвенно издевался над леди целые сутки!.. Лучше свести всё на нет, предварительно посмеявшись над путаницей вместе. Вместе… Ну, хотя бы это у них останется.

Ощетинившись шипами в ответ на его шутку, Леттис отошла к столу. Слова Генриха определённо задели её. Но почему? Признаться, герцог был уверен – его будущая жена ответит колкостью, но не разозлится и уж тем более не попытается отомстить. Правда, способ для мести она выбрала весьма неудачный. Оставить без ужина – наказания подобного рода не действовали на Генриха даже в детстве, а уж сейчас и подавно. Леди Гвиннбрайр великодушно разрешила её не благодарить? Ну уж нет. Лорд-регент чувствовал себя достаточно сносно, чтобы сыграть в эту игру по собственным правилам.
- И всё же спасибо, – произнёс Генрих, несколько сбивая с толку леди Гвиннбрайр, которая не спеша доедала свой суп. На что она рассчитывала? Уж не на то ли, что он станет взывать к милосердию и состраданию леди? А вот это вряд ли. Не то, чтобы Генрих уже успел увериться в том, что Леттис подобными чертами начисто обделили боги, просто просить у Его Светлости всегда получалось из рук вон плохо. Да и к чему этому учиться, когда у тебя уже и так есть много больше, чем может пригодиться за всю отмеренную небесами жизнь? Правда сейчас между Генрихом и его «много больше» пролегало как минимум восемнадцать дней пути. Но гордость всё равно решила поступиться ужином.
Тем более, есть не хотелось. Совсем. Как верно подметила Леттис, пища нужна, чтобы восстановить силы – именно поэтому Генрих и не отказывался от еды во время несколько удручающих эпизодов из его прошлого, когда доводилось оказываться в постели, едва ли не в буквальном смысле примотанным к ней тугими повязками на свежих ранах. А ещё лекарями. И сиделками, которых вдруг обнаруживалось превеликое множество. Матушке нравилась игра в милосердие (хотя, кто теперь поручится за то, что оно было всего лишь игрой?..), сестре – тем более, а вслед за ними тут же выстраивалась очередь: почитать (баллады о несчастных возлюбленных, которые Генрих с тех пор возненавидел заодно с теми, кто переводит бумагу на подобные «творения»), покормить (непременно с рук, и так при этом умиляясь, что кусок в горло не лез), развлечь беседой (подбирать слова, перемежая их с комплиментами – то ещё удовольствие, когда от боли даже дышать хочется через раз, если не через два), да и просто сочувственно повздыхать (как это должно было помочь, для Генриха до сих пор оставалось тайной за семью печатями). И ведь не выгнать их, ни самому не сбежать… Впрочем, сейчас Генрих сбегать не собирался. В голове лорда-регента созрел совсем другой план.
- Обычно больных кормят бульоном, – пояснил он свою благодарность. - Меня всегда это удивляло, но он и впрямь помогает восстановить силы куда лучше всего остального, – взгляду, которым одарил Генрих уже пустую миску, мог бы позавидовать профессиональный нищий, который «моя добрая леди, я не ел три дня!». Пожалуй, герцогу, вздумай они посоревноваться, поверили бы скорее. Этот взгляд (добрые кухарки даже присвоили ему имя – недокормленный) вспомнился Генриху из детства, когда вечно голодные мальчишки (и не важного, какого цвета кровь текла по их жилам) таскали с кухни пироги, бесстрашно ныряя за ними едва ли не в саму печь. На этом бесстрашие, в общем-то, и заканчивалось, потому как на горизонте всякий раз появлялась расплата, виртуозно владеющая приёмами боя на кухонных полотенцах, которому даже будущих рыцарей не обучали. Получить вдоль хребта (да ещё и от… дамы) не достойно настоящего мужчины и воина. А вот состроить печальную физиономию и протянуть свежесворованный пирог обратно с таким видом, будто это – последняя трапеза приговорённого, от которого он благородно отказывается в пользу живых, которым она нужнее… тоже не слишком-то достойно, но зато действенно: «живые» расчувствованно охали и возвращали пирог обратно, прибавляя к нему такой же. Прошли годы, детские ужимки остались в прошлом. Но ради леди Гвиннбрайр (исключительно ради неё, если быть точным) можно достать их на свет Создателя и отряхнуть от пыли.
- Но ты верно поступила, что не стала обременять этих людей подобными просьбами, – незамутнённая подвохом, словно мелким речным песком, искренность удалась лорду-регенту на славу. Вот только между строк отчётливо слышалось продолжение («…особенно после того, как тебя безо всяких просьб покормили.»). Подобному стилю общения были обучены при дворе все, включая и тех, кто презирал его всей душой, предпочитая прямолинейность тысяче и одной недомолвке. Но не все уроки должны приносить удовольствие, так ведь? Довольно и пользы. - Они и так сделали для меня больше, чем можно было ожидать, - «…заметь: они, а не ты.» – Здешний лекарь определённо знает своё дело, - «…рану он обработал, но болеть она от этого меньше не стала. А ты ведь помнишь, что такое боль?.. И должна бы догадаться, что напороться на стрелу – немного больнее, чем на сук.» Поморщившись, Генрих предпринял вторую попытку встать. Почти удалось. Главное не увлечься и не разбередить рану. - К тому же, уже темнеет, а в деревнях ложатся спать рано, - «…сытыми. Совсем, как ты. Но не я.» Оглядевшись так, словно бы впервые обратив внимание на комнату, в которой предстояло провести ночь им двоим, Генрих перевёл взгляд на Леттис. - Кстати, а где будешь спать ты? – Ответить девушка не успела – герцог просто не дал ей такой возможности. Приподнявшись на локте, он окинул взглядом длинную (и даже на вид неудобную) лавку у противоположной стены, словно бы примеряясь к ней. - Впрочем, можешь устроиться на кровати. Считай это моим извинением за ночь в лесу. – «Лежанка из еловых листьев – не то же самое, что и мягкая перина, к которой ты привыкла. Но я хотя бы не позволил тебе замёрзнуть. И в благодарность за это ты – косвенно, но это к делу не относится – отправляешь меня спать на лавку. А почему сразу не на пол? Или не за порог?..»
Собравшись с силами, Генрих откинул одеяло. Рубашка исчезла в неизвестном направлении вместе с камзолом, плащом, сапогами и дорожной сумкой, но хотя бы штаны ему оставили – и на том спасибо. Ноги коснулись холодного пола, а голова закружилась, требуя положить её туда, откуда взяли… Чёрт, миледи, нынешний вечер просто идеален для милосердия!

Признаться, Генрих даже толком не понял, когда и по какой причине провалился его план. Леттис лишь сочувственно кивала, но даже пальцем не спешила пошевелить для «умирающего». Перегнул палку, подрастерял навыки (не мудрено, к слову, ведь столько лет прошло)? Впрочем, к чему сейчас об этом думать? Уж где-где, а на поле брани под названием «ложь» Генрих Найтон поражения признавал легко, потому как лгать, по большому счёту, он так и не научился толком.
Ну и чёрт с ним, с ужином, не больно то и хотелось. К тому же вторая часть плана просто не могла не сработать, каким бы паршивым лицедеем не был лорд-регент. Встать, а тем более разгуливать по комнате, Леттис ему и впрямь не позволила. Глаза Генриха уже успели привыкнуть к сгущавшейся тьме и смущение леди Гвиннбрайр, оттенившее белизну её лица, не укрылось от внимания. Однако сей факт почему-то удивил Генриха настолько, что он даже от комментариев удержался. Миледи умела смущаться и это… необычно, как минимум. Герцог успел увериться, что женщины благородного происхождения напрочь лишены этой особенности. Нет, придворные дамы замечательно умели краснеть, но лишь в тех случаях, когда это подходило отыгрываемому ими образу. Леттис не перед кем было изображать застенчивость. Летиис не перед кем было изображать вообще ничего… Понять бы ещё, что именно её так смутило. Нет, если бы добрые селяне позарились бы и на штаны герцога, вопросов бы не было, но он ведь почти одет!
Видимо, «почти» леди Гвиннбрайр хватило более, чем полностью. Подумать только!.. Даже смеяться над нею не хотелось. Хотелось просто вернуться в постель и вытянуться во весь рост. И чтобы Леттис перестала изображать из себя недотрогу и улеглась рядом. Во-первых, не может же она всерьёз думать, что с дырой в спине Его Светлость способен на что-то, кроме сна? Или может? В теории это должно бы польстить, но на деле не вызывает ничего кроме улыбки. А во-вторых, уснуть ведь не даст, ворочаясь на жутко неудобной лавке!.. А спать хотелось. Сейчас Генрих пребывал в том пограничном состоянии, когда сонливость только подбиралась к его постели, пробуя на мягкость подушку, но ещё не в полной мере предъявила на герцога свои права. И даже жара, укрывшая его вместе с одеялом, не слишком мешала. Особенно, когда разгорячённой кожи касаются прохладные и почти невесомые пальцы. Интересно, если сбросить одеяло, как скоро Леттис поймёт, что это – ради её прикосновений?..
Мысли путались, но не настолько, чтобы оставить без внимания акт самопожертвования под лозунгом «я буду спать на лавке».
- Не глупи, на лавке разве что кошка уснёт, да и той будет неудобно. Кровать достаточно большая, чтобы на ней могли уместиться мы оба. Во всяком случае, она куда больше нашей вчерашней постели, – проговорил он, переворачиваясь на бок. На спине, увы, спать было невозможно – рана и без того ныла, не переставая. На животе, уткнувшись лицом в то, что здесь считали подушкой – тоже хорошего мало. К тому же, как тогда разглядывать Леттис? Упрямо вздёрнутый подбородок, волосы, убранные назад в завораживающем беспорядке, глаза… Глаз Генрих, впрочем, не видел. Но был уверен, что они наблюдают за ними, касаясь кожи подобно дуновению свежего ветра. Жарко. Чёрт, почему тут так жарко? Окна бы открыть, впустить сгущающуюся прохладу… Но для этого ведь говорить придётся. А говорить у него пока сил не было, все они ушли на выходку с демонстративным вставанием с постели и почти уходом на лавку. Ну, и стоило оно того?
Голос Леттис вырвал из беспамятства, что подобно омуту, затягивал Генриха при малейшей попытке вырваться на свободу. Кажется, она спрашивала про боль. Глупость какая. Неужели больше поговорить не о чем? Болит. И да, чёрт возьми, довольно сильно. Но боль напоминает о том, что он жив, и что нынешняя беспомощность – не навсегда. Боль это злость. А злость – довольно умелый лекарь, если с точностью выполнять его предписания.
- Не сильно, – ложь сама собой сорвалась с губ. Правда напугала бы Леттис… хотелось бы думать, что напугала, а не обрадовала. А этой девушке и без того хватало страхов. Частью реальных, частью – надуманных, но что это меняет?..
Убить… Какое странное слово. Кажется, оно означает… что-то, куда менее приятное, чем даже стрела, выпущенная в спину. Чёрт, он ведь думал о том, что стрелков могло быть двое, так почему не проверил? Был несколько занят, сражаясь с оставшимися бандитами? О, наставнику Генриха такое оправдание пришлось бы по вкусу! Вспомнить бы, как его звали… Имя ускользало из памяти, словно бы играя с нею в салки. Забавная игра. Помнится, они с сестрой любили играть в неё, когда были детьми. Брат предпочитал наблюдать со стороны – для игр он уже был слишком взрослым. У него есть брат? Кажется, да. Где он сейчас? И где сейчас сам Генрих?
- Могли, – согласиться с Леттис оказалось куда проще, чем с нею спорить. Куда важнее сейчас было избавиться от одеяла, в которое словно бы углей из камина насыпали. Горячих углей. И это при том, что в избе и так дышать нечем. - Ты бы этого хотела?
Откуда взялся этот вопрос? С чего он вообще взялся тратить силы на разговоры, когда их даже на борьбу с одеялом не хватает? Прекратить бой? Ну уж нет. Он скорее умрёт, чем сдастся. Умрёт… Чёрт, а ведь умирать и впрямь хуже, даже притом, что это, наверное, и вполовину не так больно.

Что самое худшее в том, чтобы чувствовать себя больным? О да, прикованные к постели недугом и не в такие дебри норовят забраться, чтобы хоть как-то развеять скуку!.. И всё же: что самое худшее?
Для Генриха «самым» был жар. Кажется, он любую боль согласился бы вытерпеть, лишь бы сознание не проваливалось в эту густую и вязкую, словно смола (кипящая смола, если быть точным), массу. И не утонуть в ней, и не выбраться.
Вот и сейчас он погружался всё глубже в кошмарное месиво из воздуха, которым нельзя надышаться, воды, которая лишь распаляет жажду, и огня, жидким металлом растекающегося по телу. Алхимики утверждают, будто мир состоит из четырёх стихий – что ж, если подумать, земля тоже была настроена против лорда-регента, не давая пошевелиться и, словно бы, хороня его заживо…
Заживо. Живо. Жив. Отчего-то Генрих цеплялся за это короткое слово, даже не понимая, что именно оно означает. Вероятно, что-то очень важное. Что-то такое, ради чего стоит дышать, насильно проталкивая воздух в забитые землёй лёгкие. Воздух: раскалённый, словно в пустыне, и напрочь лишённый влаги… Дрянь это, а не воздух. Но и такой всё же лучше, чем ничего – ему ведь надо дышать?
Надо. Чей-то голос из глубины прошлого утверждал, что непременно надо. И подождать – ещё совсем немного, и он отыщет выход из этой ловушки. Генрих не помнил, кому принадлежал этот голос, но верил ему. Безоговорочно верил. Главное, чтобы голос не переставал говорить с ним, чтобы не оставлял, и тогда Генрих готов ждать столько, сколько потребуется. Вечность. Нет, даже две вечности. Две вечности – это ведь больше, чем одна, верно?..
…Жар спал под утро, а вместе с ним и тяжёлый сон, который не столько помогал восстановить силы, сколько выматывал. Пришедшее ему на смену забытье принесло с собой прохладу… или всё было как раз наоборот? А вот об этом, пожалуй, даже вся скука подлунного мира не заставила бы его думать.
Генрих привык просыпаться с рассветом, однако нынешний он пропустил, открывая глаза, когда солнце забралось уже достаточно высоко по небесному своду. Ещё не полдень, но уже и не утро. На сей раз окружающая обстановка не удивила его, а объяснения Леттис почти сразу всплыли в памяти. Сама Леттис обнаружилась тут же. Свернувшись калачиком под сбившимся одеялом (одним на двоих, как и плащ), миледи крепко спала, даже во сне продолжая хмуриться. Хмуриться не зло, но тревожно. Словно ребёнок, впервые столкнувшийся с тем, что мир – не такой, каким притворялся во время их игр. Забавная. Узнать бы, что ей снится…
Непослушная прядь скользнула на лицо, наказывая леди Гвиннбрайр за то, что та посмела шевельнуться во сне. Осторожно выпростав руку из-под одеяла (хвала небесам, слушалась она не в пример охотнее, чем вчера, хоть ещё и не так, как следовало), Генрих отвёл локон в сторону, пропуская между пальцами. Старался сделать это аккуратно, однако Леттис всё равно проснулась. Мгновение или два они просто смотрели друг на друга. Она – сосредоточенно, словно ещё не до конца вырвалась из плена сновидений и теперь неосознанно пыталась совместить их с реальностью. Он – с интересом наблюдая за тем, как меняются черты её лица: приоткрываются губы, разглаживаются линии лба, едва уловимо трепещут крылья носа, втягивая воздух… Затем леди Гвиннбрайр испуганно охнула и затем-то вцепилась в одеяло. Можно подумать, под тонкой сорочкой, которая осталась на Леттис после капитуляции одеяла, было что-то, чего Генрих прежде не видел! Впрочем, если принять во внимание вчерашнее смущение, наверняка миледи чувствовала себя голой. Но вздумай она спросить мнение герцога, тот бы ответил, что одежды на ней даже чересчур много. Плюс одеяло, которое Леттис прижимала к себе с таким видом, словно скорее умрёт, чем уступит хотя бы дюйм. Одеяло, к слову, натянулось так, что едва по швам не трещало. Сомнительный приз, чтобы за него бороться, и Генрих без колебаний уступил его девушке, на миг прикрывая глаза, чтобы спрятать в них лукавое «ну, если тебе так холодно, то пожалуйста». Ему самому и без одеяла лежалось вполне себе комфортно.
- Доброе утро, – вместо этого произнёс лорд-регент, пытаясь улыбнуться. С пробуждением вернулась и боль, поэтому улыбка вышла несколько кривоватой. - Как спалось? Кстати, раз уж ты проснулась, не дашь мне воды? – Если вчера Генрих мечтал о ледяной, сегодня он уж и на тёплую был согласен. Взгляд герцога скользнул по одеялу – кажется, причина, по которой Леттис не спешила вскакивать с постели, чтобы напоить раненого, заключалась вовсе не в её чёрствости. - Я бы отвернулся… но, боюсь, это физически не возможно без того, чтобы не повредить швы.

Не зашивали?! Генриху резко расхотелось шутить. А заодно двигаться и даже дышать – воображения хватило ровно настолько, чтобы бросило в холод в противовес недавнему жару. Кажется, герцог поторопился возносить хвалу позаботившимся о нём людям и в частности тому из них, кто посмел называть себя лекарем! С одной стороны спасибо, конечно, что не бросили прямо в сгоревшей деревне, но с другой: оставить колотую рану без швов – тоже не особо похоже на помощь. Сколько же теперь Его Продырявленной Светлости здесь валяться (да ещё и без движения – вообще без движения!), прежде чем рана заживёт сама собой?
Скорее бы, что ли, явился уже этот местный умелец и доделал свою работу, брошенную на половине пути (на случай, если пациент не переживёт ночь?). Не слишком-то благородно скрипеть зубами на своего спасителя, но раз уж взялся спасать, так спасай до конца, разве нет?!
Между тем Леттис потребовала отвернуться и подозрения на счёт лекаря мигом сместились в её сторону. Уж не по указке ли леди Гвиннбрайр тот «позабыл»…
Стоп. Это уже смахивает на дешёвый спектакль. Ну, или на жалость к себе, что гораздо хуже. Он жив? Жив. Лихорадка прошла? Прошла. Значит, всё определённо не плохо. И станет ещё лучше, когда лекарь закончит свою работу и зашьёт рану. Хоть подобные процедуры и милосерднее проводить, когда пациент в беспамятстве, что такое немного боли в сравнении с несколькими днями, которые удастся выторговать у слабости?
И всё же отвернуться не вышло, разве что отвести взгляд. К счастью, Леттис хватило, чтобы выскользнуть из постели и натянуть платье. Самой. Без дюжины горничных. Хм… Кажется, Генрих ещё много не знает о талантах, которыми обладают истинные леди!..
Её торопливость спровоцировала усмешку. Не язвительную, не пренебрежительную, а какую-то настоящую. На миг показалось, будто это утро – не первое и даже не второе в его… в их жизни. Некогда роскошное платье, определённо не годившееся для походов (и уж тем более «побегов») по лесу, отчего-то не бросалось в глаза на фоне более чем скромных декораций сельской избы. И жест, которым девушка отбросила волосы за спину, тоже вышел естественным. Настолько, что даже закрой Генрих глаза, воображение воссоздало бы его до мелочей. Словно бы жест этот, как и саму Леттис, герцог изучил за многие утра, предшествовавшие нынешнему. Разве такое бывает? Бывает. Жаль, что не всем везёт.
Между тем Леттис разобралась с завязками платья и выскользнула во двор, откуда вернулась спустя какое-то время, вознаграждая Генриха за терпение восхитительно холодной водой. Ну, и у кого тут всё плохо? У Его Светлости, во всяком случае, всё замечательно.
Было замечательно, пока Леттис не заговорила. Не Леттис, но леди Гвиннбрайр. Та самая, о которой столько успел рассказать её дядюшка, разве что самую малость… какая? Вряд ли Генрих когда-нибудь это узнает.
- Мне лучше, – голос прозвучал на удивление ровно. Пожалуй, будь у герцога желание анализировать, он бы и сам удивился отсутствию хоть каких-либо эмоций. Или не удивился бы: эмоции удел простолюдинов, дворянское воспитание не предполагает подобных пережитков. Точно. Значит, сейчас учителя принца им бы гордились. Впервые, оттого эта гордость и должна ощущаться острее. Не ощущается… Что ж, значит Генрих усвоил урок лучше, чем казалось.
«Свой долг за ночь и вчерашний вечер я отдала.» Долг? Когда они успели открыть счёт? Наверное, когда не отличавшийся воспитанием разбойник отнял у леди её кольцо. Или всё же немного раньше, когда герцогу Хайбрэй пришла в голову мысль проучить свою будущую супругу? Понять бы, а то вдруг это окажется важным…
«Ничего не мешает мне оставить тебя на попечении селян и найти другого проводника.» Вот уж точно. Ничего. Не мешает. Её Почти Уже Светлость спешит в столицу на собственную свадьбу. На церемонию, которая ознаменует очередную сделку. Выгодную, чёрт бы её побрал, для всего королевства! Значит, жених тоже постарается явиться вовремя. Клятвы, лента, с одинаковой лёгкостью связывающая что руки, что судьбы, поздравления, свадебный пир… А затем утро. Ничуть не похожее ни на нынешнее, ни на вчерашнее. Просто утро. Проклятие, для всего континента – всего-навсего время суток, с чего вдруг Генрих должен был стать исключением?!
«Есть одна трудность: нас считают мужем и женой.» Трудность? Верно. Просто бывает лишь в детстве. Каждый прожитый год лишь добавляет трудностей. А в свете последних событий брак по расчёту – далеко не самая большая из них. И всё же интересно, с чего селяне их «поженили»? И почему Генрих не исправил их, когда эта оплошность была допущена в первый раз?
- Та добрая женщина… кстати, небольшой совет в благодарность за заботу: потрудись узнать её имя – у людей, не имеющих камердинеров, так принято. – И вновь никаких эмоций. Любопытно!.. Ложь. Ничуть. - Уверен, она приютит тебя, как только ты расскажешь ей правду. Кстати, продолжать путь и впрямь не лучшая затея. Куда лучше будет договориться с кем-то из местных и отправить с ним весточку твоим родным, чтобы выслали охрану. Как видишь, здешние леса не безопасны.
Скрип двери возвестил о приходе гостей: «та добрая женщина» и незнакомец. Лекарь, судя по свёртку, который он держал в руках. Поохав над раненым (Генрих прикрыл глаза, чтобы мучительно не возвести их к низкому потолку), женщина разговорилась с Леттис, не забывая кормить Её Будущую Светлость принесённым с собою завтраком, а лекарь склонился к Генриху. Короткий диспут на тему врачевания ран завершился победой герцога. Не то, чтобы он и впрямь был так уж сведущ в вопросах медицины, скорее уж на стороне Генриха выступила столичная непреклонность, о которой не слышали в здешних краях. Спустя четверть часа швы заняли положенное им место, а поверх них легла прохладная ткань свежей повязки.
- Спасибо, – короткое слово, вроде означающее ровно тоже самое, что и чопорное «благодарю Вас», оказалось неожиданно тёплым на вкус. Взгляд Генриха упал на лавку, куда кто-то из спутников этих двоих, то и дело заглядывающих внутрь, аккуратной стопкой сложил его одежду, а рядом примостил дорожную сумку. Кинжала, правда, видно не было. Жаль, не догадались забрать. - Я заплачу…
- Сперва на ноги встаньте, милорд. Мы люди не богатые, но и брать плату за половину работы не приучены! - Шпилька? Что ж, заслужил.
- Я встану. Я обязательно встану, – только и успел пообещать Генрих, проваливаясь в сон. Голос молчал. И без него во сне было пусто.

Отредактировано Henry IV Knighton (2016-08-23 22:20:01)

Полудрёма, в которую провалился Генрих, была подобна душному одеялу, что тот норовил сбросить, нуждаясь в прохладе. Не столь категорично нуждаясь, раз очередная попытка Леттис запеленать раненого, словно тряпичную куклу, увенчалась успехом. Подчиниться оказалось проще, тем более, что это не надолго: как только миледи вздумает отлучиться, Его Светлость тут же отвоюет свою прохладу обратно.
Отлучиться… Какое скользкое, не определившееся слово. Оно означает, что человек ушёл ненадолго и не далеко, вот-вот вернётся обратно, неслышно притворив за собою дверь. А между тем леди Гвиннбрайр недвусмысленно дала понять, что не намеревается задерживаться в здешнем лазарете даже на час, не то, что на ночь. Переговорив со своей новой знакомой и очевидно сговорившись об ином ночлеге, Леттис заторопилась прочь. Равнодушие, взявшее Генриха в оборот наравне с дремотой, требовало не слышать её шагов, не чувствовать случайного прикосновения и уж тем более не думать о ней, всего себя посвятив сну, с которым не заладилось ночью. В конце концов, что в этом сложного? Избалованная эгоистка с на редкость вредным характером – чем дальше от Генриха она окажется, тем лучше. Сумеет насладиться последними свободными деньками, которые променял на свадьбу с этаким сокровищем!..
Сокровище. А этим словом принято называть клад, обнаруженный там, где ничего ценного попросту не могло быть. Нежданное богатство, сулящее перемены не только кошельку, но и всей жизни его обладателя. Леттис просидела рядом с ним всю ночь, меняя холодные компрессы, чтобы сбить жар. Девушек её круга обучают многому, возможно среди этих уроков затесались и основы лекарского дела. Но даже если и так, вряд ли леди Гвиннбрайр осваивала практику ухода за больными. Для подобного рода занятий есть слуги, которым всё равно ночами нечем заняться, так пусть хоть жар собьют. А благородных леди обычно так изматывает сочувствие и необходимость читать больному вслух, что они засыпают без задних ног, убаюканные собственной благодетельностью, словно привычной колыбельной из детства! Обычно… но Леттис и тут отличилась. Не позвала на помощь, не отвернулась, постановив, что лихорадка – исключительно его проблема, а заботилась. Так, как умела.
Сделав над собой усилие, Генрих открыл глаза. Всё равно это не сон, а сплошная нервотрёпка. На какой-то миг показалось, будто Леттис сидит с ним рядом, невесомыми пальцами касаясь волос… Хм, а это ещё откуда? Ведь не было же такого! Неужели, приснилось?
Приснилось. Уж лучше бы Леттис.
«…не уходила.»
Говорят, спорить с подсознанием всё равно, что с собственным отражением: глупо и бесполезно. Да Генриху и не хотелось спорить. Хотелось, чтобы она вернулась.
На табурете, невесть как подобравшемся к кровати (Генрих абсолютно точно помнил, что ещё вчера сей колченогий предмет мебели составлял компанию столу) обнаружились яблоки и лепёшки. При виде этой нехитрой снеди голод, что ещё вчера не желал знаться с лордом-регентом, заявил о себе урчанием в животе. Перевернувшись на бок, Генрих выбрал самый спелый плод и вгрызся в него с таким аппетитом, словно бы на здешних деревьях росли не яблоки, а куски оленины в соусе с замысловатым названием. Соус герцогу нравился, а вот название запомнить всё никак не удавалось. От первого яблока остался лишь сиротливый черенок, пристроенный на краю табуретки, а второе исчезло почти наполовину, когда дверь негромко скрипнула несмазанными петлями и у Его Светлости появились гости. Вернее, гостья. А может всё же хозяйка? Хоть и такая же временная, как и он сам.
- Ты голодна? – Забывшись (порой от радости люди глупеют почище, чем от гнева), Генрих протянул Леттис половину яблока. Усмехнувшись, исправил ошибку, взглядом указав на табурет со съестным. - Кажется, у местных правило: за раз кормить не больше одного гостя. Вчерашний ужин достался тебе, значит сегодня – моя очередь, – шутка выдалась неуклюжей, но промолчать показалось ему преступлением, несоразмерно большим. Правда, сказать хотелось совсем не это. Да и не сказать даже, а попросить.
«Останься со мной. Без тебя – пусто.»
Промолчал, лишь взгляд отвести не вышло. Лишь Создатель ведает, что она успела там разглядеть…
- Ты хотела уйти. Почему передумала? – Вопрос определённо принадлежал ему, однако Генрих словно бы слышал свой голос со стороны. Даже за сотню золотых он не смог бы объяснить, откуда взялась эта мысль. Леттис могла заглянуть по дюжине разных причин: от банальной (забыла что-то из мелочей вроде ленты или же гребня) до невероятной (зашла попрощаться, решив самостоятельно добираться то ли в Гвиннбрайр, то ли в столицу). С чего он взял, что она вернулась «домой»?
На самом деле всё просто и Его Светлость далеко не первый в подлунном мире, кто попытался выдать желаемое за действительное, с какой-то детской надеждой на то, что так второе станет хотя бы на шаг ближе к первому. Ну а где один шаг, там и второй, а после всё и вовсе заканчивает бегом.

История уплывшей рубашки изрядно позабавила Генриха, хотя представить Леттис в образе профессиональной прачки так и не вышло. Хотя бы потому, что как выглядят эти самые прачки (и чем профессиональные отличаются от обычных), лорд-регент представления не имел. Но сам факт того, что девушка вообще подумала об этом, уже вызывал удивление. Не насмешливое (герцог даже улыбку попытался сдержать, чтобы миледи не решила, что он смеётся над её выдающимися успехами в стирке), а щедро сдобренное благодарностью. Да и чёрт с ней, с рубашкой, главное, что Леттис… рядом. Сидит на кровати, грызёт яблоко и смущается, торопливо рассказывая о своих приключениях. Ощущение какой-то абсолютной правильности происходящего накрыло Генриха с головой. Захотелось протянуть руку и её коснуться волос, а после и подбородка, якобы для того, чтобы стереть остатки яблочного сока… Но отшатнётся ведь и нахмурится. А после вновь ощетинится колючками, словно почуявший опасность ёж.
Опасность? Неужели, Леттис всё ещё боится его? Или же всё наоборот и уже сам он боится того, что начинает к ней чувствовать? Этот вопрос сбил Генриха с толку не меньше, чем Леттис – заданный им вслух. Поэтому и молчание вышло одним на двоих. Леди Гвиннбрайр ответила первой, но за это поспешила озадачить Его Светлость ещё одним вопросом.
Хочет ли он, чтобы Леттис осталась?.. Наверное, правильнее будет ответить отрицательно. Ни к чему привязывать её к себе раньше срока, да и делиться слабостью – последнее дело. К тому же Леттис сама намеревалась уйти и…
- Хочу, – и в преисподнюю «правильнее» и «к тому же»! - Останься. Пожалуйста.
Удивительный день. И девушка – удивительная. Словно бы подслушав его мысли, Леттис продолжила череду удивлений, принявшись за готовку. Стоп. За что?!
Не смотря на неправдоподобность происходящего, ошибки быть не могло: будущая герцогиня Хайбрэй разложила на столе овощи в одном лишь ей понятном порядке (в центр генералом водрузив куриную ногу), а после атаковала их, вооружившись кинжалом лорда-регента! Нет, ну а что ещё можно подумать, если в руках миледи – самый настоящий боевой кинжал, а не кухонный нож, который обычно используют для разделки съестного? Не картошку же чистить она им… Хм, вот даже как? Поудобнее устроившись на подушке, Его Светлость задумчиво доел яблоко, наблюдая за действиями леди Гвиннбрайр, словно ребёнок за представлением на центральной площади: жадно и во все глаза. Потому как когда ещё увидишь подобное?.. Пару раз Генрих порывался разбавить постановку репликами из зрительного зала (где всегда «знают» пьесу в разы лучше лицедеев), но всякий раз одёргивал себя: и без отвлекающих факторов Леттис уже пару раз умудрилась порезать палец, кто знает, что натворит оружие в её руке, обернись девушка на звук своего имени? Нет уж, если отнять опасную игрушку быстро не выйдет, лучше не вмешиваться. 
Как развести огонь, Генрих, разумеется, знал. Но завороженный процессом готовки, не сразу понял, что этот вопрос адресован ему. Да и кинжал в тонкой девичьей ручке пониманию не способствовал. Создатель, ну это надо же было догадаться!..
- Подай мою сумку, пожалуйста, – пока Леттис выполняла эту нехитрую просьбу, герцог спустил ноги на пол. Головокружение унялось спустя несколько мгновений, нужно было всего лишь переждать их, закрыв глаза и выровняв дыхание. Зато небольшое путешествие к очагу далось ему на порядок проще, тем более, что в конце пути можно было с чистой совестью опуститься на колени, не боясь оказаться уличённым в слабости. Тугая повязка не особенно унимала боль, но терпеть её в присутствии Леттис оказалось проще. Ну, или же притворяться, что, по сути, являлось одним и тем же.
Выудив из сумки огниво и пристроив в очаг кусок сухой берёзовой коры,  Генрих за пару ударов кремня о кресало высек искру, вскоре перекинувшуюся на поленья. Если обращение с кинжалом Леттис освоила, принеся кровавую жертву в виде порезанного пальца (краем глаза герцог заметил, как девушка страдальчески разглядывала пострадавшую часть тела, словно та вот-вот отвалится), обращение с огнивом будет стоить им крыши над головой, если не всей деревни разом.
- Больно? – В голосе Генриха послышалось сочувствие (её боль и впрямь ощущалась сильнее собственной), когда он взял в руку ладонь девушки, чтобы поднести её к глазам. Неглубокие порезы всё ещё кровоточили, к счастью в сумке нашлись остатки ткани, не пригодившиеся в лесу. - Этак ты до Хайбрэя целой не доберёшься, – вынудив Леттис сесть рядом с ним (ну и что, что на пол, главное он не шатается, да и платью чисто вымытые доски не повредят), Генрих перевязал ранения девушки. Получилось не хуже, чем в первый раз, даже бант удалось соорудить вполне себе приличный, хоть и несколько кривобокий. Не слишком подходящий к новому платью, но…
Стоп. Новое платье. Вернее не новое, но уж слишком не похожее на прежнее, чтобы можно было ошибиться. Разве что не сразу заметить.
- Откуда это? И что ты сделала со своим платьем?
А главное: зачем? Взгляд Генриха сместился к котелку, а память – к его содержимому. С одной стороны ответ был более чем очевиден, но с другой – что помешало миледи пошарить в его сумке, раз уж это не сделали приютившие их селяне? Нескольких золотых за глаза хватило бы, чтобы накормить обедом всю деревню, а то и не одним. Такое обилие честных людей после столицы наталкивало на невесёлые мысли. К примеру, о том, что он всё-таки умер в схватке с разбойниками, а всё происходящее – не более, чем его личное посмертие. Нечто среднее между раем и адом, потому как за первое одним своим присутствием отвечала необыкновенно кроткая и даже почти ласковая Леттис, а за второе – её стряпня, которая уже начинала бурлить в котелке, недвусмысленно намекая на то, что её придётся не только съесть, но и похвалить. Или же здешнему лекарю придётся ещё и в лечении ожогов от супа попрактиковаться.
- Задержимся здесь дня на два, в крайнем случае – на четыре, – произнёс Генрих, облокачиваясь о стену. Может, если отвлечь Её будущую Светлость от котелка, между двух зол выбирать и не придётся?.. - Затем попробуем сторговаться с местными на счёт лошадей. Верхом будет быстрее… Ты в седле-то держаться умеешь? Я имею в виду: без этих ваших дамских штучек. Полагаю, «лишнюю» телегу и то проще будет раздобыть, чем боковое седло.
О том, что следовало прикусить язык, Генрих подумал уже после того, как блеснул перед леди Гвиннбрайр своей осведомлённостью об особенностях женской верховой езды. Сперва руки, не вписавшиеся в его легенду, теперь вот это… О своих намерениях рассказать Леттис правду лорду-регенту пришлось позабыть из опасения лишиться и того призрачного доверия, что не иначе волею богов оказалось в его распоряжении. Уж лучше сделать это в Хайбрэе, когда выбора не останется. О том, что вместе с выбором может не остаться и надежды, Генрих старался не думать. Есть здесь и сейчас, а то, что будет после… вот после и подумает.

Отредактировано Henry IV Knighton (2016-08-29 19:15:30)

Ответ Леттис успокоил, но удивил. Помнится, в лесу она несколько иначе относилась к боли, а ощущение это – не из тех, к которым следует приучать дорогих тебе людей. Равно как и тех, кто уже почти стал дорогими. Впрочем, именно в этом случае «почти» можно пренебречь: приязнь она приязнь и есть.
«Не так, как получить стрелу между лопаток.»
- А тебе доводилось сравнивать? – Хитро прищурившись, полюбопытствовал герцог, чуть поводя плечами, потому как рана от упомянутой стрелы не только болела, но ещё и чесалась. Для избалованной леди, которая прежде вряд ли задумывалась о том, что плохо может быть не только ей, Леттис делала поразительные успехи по части сопереживания. - Как видишь, сейчас я не в лучшей форме, чтобы исполнять свои обязанности. Так что уж постарайся не попадать в неприятности, пока я окончательно не поправлюсь. Иначе лорд-регент рискует получить свою невесту в бинтах с ног до головы. – Воображение живо пришло на помощь, и Генрих не удержался от усмешки, представив себе леди Гвиннбрайр у алтаря в столь экстравагантном для невесты виде. Из-под бинтов отчего-то торчал лишь кончик носа, да ещё и глаз один выглядывал. Вероятно, чтобы не сбиться с маршрута. Рука, за которую невесту должно было приматывать к жениху, висела на перевязи, а каждый пальчик этой самой руки был перебинтован отдельно.
Возможно, Леттис представила себе нечто похожее, раз задала вопрос про лекаря. Забавно, но все свои познания в этом деле Генрих уже исчерпал, перевязывая миледи царапины и споря со здешним «коллегой» о несомненной пользе швов. Как и запас чистой ткани, без которой ни один более или менее толковый путник из дому не выйдет: мало ли что?..
- Интуиция, миледи, – учтиво склонив голову, лорд-регент поднёс руку девушки к губам, коснувшись её поцелуем. И задержав в своих пальцы Леттис чуть дольше, чем то было позволено этикетом. Но даже при столь «возмутительном» нарушении правил настаивать на образе простоватого путника всё равно уже поздно, а правду о нём леди Гвиннбрайр ни за что не угадает. Вчера был воином, сегодня вот лекарем стал… - И, как видите, она меня не подвела. Иначе как бы мы справлялись с последствиями мелких бытовых неурядиц, в которые Вы изволите попадать с завидной регулярностью? – Строго говоря, бег по лесу от предполагаемого насильника не относился ни к мелким, ни, тем более, к бытовым неурядицам, но не станет же миледи придираться к словам? - Но если серьёзно, то больше у меня нету, так что готовить ты… – короткая пауза, равная одному или двум ударом сердца, однако вполне достаточная для того, чтобы вообразить продолжение, созвучное с «больше не будешь»… - будешь аккуратно, договорились?
Не смотря на всю серьёзность, которую Генрих старался привнести в интонации, глаза его лучились смехом. Препирательства, которыми будущие супруги коротали прогулку по лесным тропам, не имели с этими подначками ничего общего. Прежде герцогу хотелось уколоть гордячку, а то и макнуть её носом в первую подвернувшуюся воображению лужу. Собственно, ради этого всё и затевалось, не так ли? Не так. Ведь теперь ему хотелось рассмешить Леттис, вызвать её ответ без тени заносчивости и гнева, а вслед за ней и улыбку. Такую, как вот сейчас…
…Отблески пламени, заблудившиеся в глубине глаз, словно солнце – на небосводе, обласканная теплом кожа, непослушная прядь вьющихся волос, не только вобравшая в себя упрямство своей госпожи, но и многократно его приумножившая, и приоткрытые губы, которых с неистовой силой хотелось коснуться поцелуем.
- Нравится, – негромко проговорил Генрих. Кажется, Леттис спрашивала про платье, но какая, к дьяволу, разница, если ему нравилось в ней всё? Впрочем, женщины чувствуют рассеянность, так что не лишним будет взглянуть на предмет её вопроса ещё раз. Хм, а ведь и впрямь простое, напрочь лишённое изысков платье удивительно шло миледи, подчёркивая и тонкую талию, и высокую грудь, и…
В общем, свою историю Леттис затянула очень кстати, отвлекая Его Светлость от продолжения собственных мыслей. Таких, с которыми следовало повременить до официальной церемонии с лентой, иначе леди Гвиннбрайр его точно убьёт. И сделает это куда быстрее, нежели банда разбойников. Впрочем, судя по началу рассказа, банда разбойников – меньшее, о чём он услышит. Интонации в голосе Леттис тянули как минимум на огнедышащего дракона из старых легенд и объявление войны со всем континентом – не удивительно, что лорд-регент… несколько напрягся. Ну или же на его лице отразилось нечто, отдалённо напоминающее тревогу, которой Леттис хватило, чтобы от души расхохотаться в голос, спугнув паука, вознамерившегося примоститься на плече девушке. Быстро перебирая тонкими лапками по нити паутины, впечатлённое лицедейскими талантами будущей герцогини насекомое шустро убралось обратно под потолок.
- Лучше тебе не знать о том, что я подумал, – выдохнул Генрих, имея в виду как свои предшествующие мысли, так и масштаб неприятностей, в которые могла угодить миледи, едва ступив за порог. Хотя, скорее всё же первый вариант, навязчиво разгоняющий все прочие мысли, едва пальцы Леттис коснулись его плеча. Так близко. И так горячо, вопреки диагнозу самой девушки…
…Едва Генрих подрос настолько, чтобы воспринимать слова, не являющие собой лишь указания, принца тот час же начали учить тому, что не все желания имеют право на существование. Некоторые просто таки категорически необходимо держать в узде. Вот только урок этот принадлежал к числу тех, о которых помнишь лишь до тех пор, пока в дело не вмешиваются инстинкты… ну или же суп, о котором так не вовремя вспомнила Леттис. Ещё один миг, и Генрих поцеловал бы её, не оглядываясь на последствия, какими бы те не оказались. Кажется, пора перебираться обратно. Подальше и от супа, и от леди Гвиннбрайр, чьё общество уж чересчур желанно ему.
Вопрос о первой жене догнал Генриха уже на кровати, куда он рухнул с видом победителя, прошагавшего половину континента, но всё же успевшего вернуться домой к ночи. Сердце сжалось привычной тоской, однако на сей раз тиски ослабли несколько быстрее, чем обычно.
- Она умерла несколько лет назад, – подтвердил догадку Леттис Генрих, а после добавил и то, о чём вообще не следовало говорить, да он и не собирался, - все эти годы я думал, что уже никогда не сумею вновь стать счастливым.
Не следовало. Однако порой слова не спрашивают позволения, прежде чем сорваться с губ.